ПРО НАУМОВА
(попытка стать
эссеистом)
РАЗМАЗЫВАНИЕ КАШИ ПО ТАРЕЛКЕ
Странно, что я долгое время старался избегать написания лежащего перед вами творения – не то байки, не то эссе. Казалось бы, что мне не давало взяться за перо раньше? Затрудняюсь ответить. Может быть, я боялся приступить к изложению на бумаге своих переживаний, потому что Наумов был для меня в институтские годы одним из самых близких людей. Боялся чего-нибудь не так восстановить в памяти? Возможно. Хотя, вполне вероятно, что и нечто другое вставало передо мной непреодолимым препятствием. Например, то, что участники событий упрекнут меня в излишнем литературном приукрашивании некоторых обстоятельств, произошедших много лет назад. Впрочем, к чему сейчас об этом? Я уже сижу за столом и начинаю свой рассказ. Если и были какие-то сдерживающие факторы, то теперь они исчезли. Растворились в моём желании выплеснуть «созревшую» в полинялой голове информацию на любой доступный носитель. Наверное, в этом и дело – раньше эта история только готовилась к тому, чтобы принять форму, вызревала. И вот теперь сама запросилась на свет Божий. Не буду ей мешать. Или всё-таки буду? Буду, но самую чуточку. Попытаюсь объяснить, почему своё произведение меня так и тянет обозначить, как эссе.
Эссе
(франц. essai - попытка, проба, очерк, от лат. exagium - взвешивание),
прозаическое сочинение небольшого объема и свободной композиции, выражающее
индивидуальные впечатления и соображения по конкретному поводу или вопросу и
заведомо не претендующее на определяющую или исчерпывающую трактовку предмета.
Как правило, эссе предполагает новое, субъективно окрашенное слово о чем-либо и
может иметь философский, историко-биографический, публицистический,
литературно-критический, научно-популярный или чисто беллетристический
характер. Эссеистический стиль отличается образностью, афористичностью и
установкой на разговорную интонацию
и лексику.
Для русской литературы жанр эссе не характерен; однако
образцы эссеистического стиля обнаруживают у А. С. Пушкина («Путешествие из
Москвы в Петербург»), А. И. Герцена («С того берега»), Ф. М. Достоевского («Дневник
писателя»). В начале 20-го века к жанру Э. обращались В. Иванов, Д.
Мережковский, А. Белый, Л. Шестов, В. Розанов. Из советских писателей
эссеистику создавали И. Эренбург, Ю. Олеша, В. Шкловский, К. Паустовский, В.Катаев
(«Алмазный мой венец» и «Трава забвения»).
Не моё это дело, устанавливать причинно-следственные связи и определять жанр произведения. На это и не всякий учёный муж отважится. Скажу одно: если не знаешь, что у тебя получилось в процессе написания, смело называй свой труд эссе, хуже не будет. Я, собственно, так и сделал.
Начну свои воспоминания с того, что на первом курсе общежития мне не дали, видимо, памятуя о том, что единожды отчисленный долго в новом ВУЗе не проучится. И зачем тогда, спрашивается, отдавать этому подозрительному субъекту койко-место? Пусть лучше поживёт пока где-нибудь на стороне, подальше от благопристойных студентов, дурно на них не влияет. А вот когда «искупит кровью», тогда можно будет и пересмотреть вопрос о предоставлении коммунальных благ за смехотворно низкую цену. Впоследствии я действительно искупил и даже, в некотором роде, доказал своё право на проживание в коллективном доме, называемом общежитием. Но продержался там недолго. Как, вероятно, злорадствовал один никому неизвестный хоккеист из деканата: «А я предупреждал, что этому субчику доверять нельзя!» Ну, вы, по всей видимости, не забыли вьетнамскую историю. А если всё же забыли, то отправляю вас ко второму, интернационалистическому, отступлению в истории с названием «Отдых на водах или как мы с Санычем диплом писали». Начало положено. Так за перо, ленивая рука!
ГРАЖДАНИН МИРА
Итак, квартиру мне удалось найти на удивление легко. Прямо напротив
первого корпуса. Если раскрыть окно на пятом этаже, где она располагалась, то
за трамвайными путями отчётливо были видны синие фигурки в фуражках,
напоминающие игрушечную армию профессора Жуковского – отца отечественной
авиации. Над фасадом сновали люльки, в которых сидели деловитые представители
секции скалолазания. Они увлечённо занимаются косметическим ремонтом здания.
Скоро за это полезное дело предстоит браться и Лёхе с Вохой. Но они ещё об этом
не знают, они толком и познакомиться-то не успели. Впрочем, как не знаю обо
всём, что произойдёт в ближайшие пять лет, и я. Занятия пока не начались, и
можно посвятить пару дней знакомству с городом, впоследствии ставшим для меня
родным и близким. Но сначала осмотрюсь. Хозяин квартиры, дядя Ваня, огромный
мужик с редким чубчиком на большой лысоватой голове, напоминающий мне запорожца
с картины Репина, познакомил меня с апартаментами. В цене сошлись быстро. Хотя
35 рублей в месяц – довольно большие деньги, и можно было вполне найти угол за
тридцатку, но что сетовать, когда институт под боком. Стоит преодолеть подземный
переход, и ты уже рядом кузницей авиационных кадров союзного значения.
Комната, предоставленная в распоряжение студентов, была хоть и не очень большой, но вполне сносной. Три кровати, три тумбочки, платяной шкаф и письменный стол. Что ещё нужно для полного счастья? Я прожил здесь целый год, деля угол с двумя соседями. Первым из них, и таким же постоянным, как ваш покорный слуга, оказался Игорь Наумов. Он учился на втором курсе факультета аэропортов. Наш третий сожитель из числа студентов постоянно менялся. Причём инкубационный период прорастания в нашей комнатке бывал настолько мал, что в памяти почти никто из них не задержался. Пожалуй, кроме Кактуса, который известен был под таким прозвищем в кругах институтской секции скалолазания. Впрочем, и он долго на квартире не прожил. Поэтому с лёгким сердцем я оставляю за кадром этот сонм постоянно меняющихся соседей и остановлюсь только на Наумове. Тем более что наши с ним отношения не закончились сразу после того, как мы съехали из этого гостеприимного жилого уголка напротив главного корпуса.
Хозяин
квартиры, Дядя Ваня, как я уже говорил, отличался колоритной внешностью
весёлого казака времён Запорожской Сечи. Работал он на заводе «Большевик»
мастером какого-то цеха. Про хозяйку не могу сказать ничего определённого.
Квартирантов она молча игнорировала, вероятно, идя на поводу у супруга,
смиряясь с суровой необходимостью собрать дочке приданое за наш, разумеется,
счёт. Теперь – дочка. Ну, да ладно. О ней чуть позже. Не в меру заторможенный
технический ум этого создания ещё сыграет свою роль в нашем бытии, которое по
нагловатым диалектическим утверждениям доцента Панкратова обязательно
определяет сознание. Возможно, неосознанно? Не берусь утверждать.
Наумов ворвался в мою жизнь стремительно и безоговорочно поселился в душе, не дав возможности протестовать против этой узурпации моего юношеского мировосприятия. Дядя Ваня привёл этого парня, отдалённо напоминающего арабского принца из «Тысячи и одной ночи» осенним воскресным днём и сообщил, что теперь мне не придётся скучать в одиночестве. Он оказался совершенно прав. С Наумовым я не заскучал ни разу. Какое там – скучать, когда всего через пятнадцать минут после знакомства мне уже стали известны замечательные пивные источники микрорайона, когда я вдоволь насладился скумбрией холодного копчения и плавлеными сырками с невинным названием «Дружба», обязывающим к ответным и непременно открытым действиям. Мне был симпатичен Наумов, и я ему, смею надеяться, тоже. Мы сошлись. Сошлись близко и бесповоротно, так, как сходятся воздушные суда, оставленные без присмотра задремавшим диспетчером. И продолжалось великолепное безобразие это больше пяти лет. Почему так недолго, спросите вы? Каюсь, жизнь подставила ножку в безумстве капризного, прихотливого быта… Но сейчас не об этом. Я снова встретил тебя, Наумов Игорь Андреич! Наум Андреич. Именно так. Андреич, а не Андреевич! Поскольку так я тебя тогда называл. Пусть только в своих воспоминаниях встретил. Но надежда на личное общение ещё жива. Как знать, может, тебе на глаза попадётся когда-нибудь этот мой призыв, и ты объявишься из глубины прожитых лет. И скажешь мне своё неизменное: «Димка, привет!» и я отвечу тебе: «Где пропадал, старый? Отчего тебя не было видно?» И пойдём мы с тобой по местам боевой славы, оставив где-то вдали груз накопившихся долгов и тяжесть возраста. И, пусть только на время, ощутим себя молодыми и решительными. Как тогда, в далёком уже 1977-ом.
Игорь был родом из города Фрунзе (ныне Бишкек), по паспорту русский. Да, и фамилия не вызывала сомнений. Но внешность его настолько контрастировала с паспортными данными, что я поражался, как это могло случиться. Таджики и киргизы безоговорочно считали его своим, равно как молдаване, арабы, гуцулы, румыны, евреи, иранцы, индусы и прочие хорваты с боснийцами. Я думаю, что отцом Игоря был кто-то среднеазиатской национальности, но сам Наумов не любил говорить об этом. Вероятно, с родителем у него были связаны какие-то неприятные воспоминания детства. Поэтому я тоже постараюсь больше не акцентировать внимание на родственных связях моего героя по мужской линии. Будем считать Наумова гражданином мира. Или даже – Вселенной. Каковым он, впрочем, и являлся, поскольку был человеком очень эрудированным, знающим мировую литературу и любящим её до самозабвения. Это именно Игорь приучил меня штудировать номера «Иностранной литературы» от корки до корки, единственного в то время журнала, где печатали, хоть что-то, отличающееся от классической кондовости социалистического реализма.
С подачи Наумова мною были изучены «Улисс» Джеймса Джойса, «Чайка по имени Джонотан Левингстон» Ричарда Баха, «Субботний вечер, воскресное утро» и «Начало пути» Алана Силлитоу, «Записки авантюриста Феликса Круля» Томаса Манна. Мы вместе с ним наслаждались, когда отгадывали за прозвищами известных литераторов в процессе прочтения Катаевского шедевра «Алмазный мой венец». Удивительно, что эту вещь напечатали в то время в «Новом мире». Наверное, литературные функционеры не рассчитывали, что можно будет узнать не вписывающихся в рамки совковости Булгакова, Пастернака, Бурлюка, Кручёных, Мандельштама, Бабеля за «эзоповым языком» автора благопристойного советского сериала про Петьку и Гаврика. Но серость «серого кардинала» оказалась не такой уж заразной.
Наумов был человек изысканный. Он любил устраивать праздник из того небогатого ассортимента, который предоставляла своим гражданам великая политизированная держава. В силу своей легкомысленности, мы тогда почему-то не очень велись на призывы партии и правительства. Нам больше по душе были весёлые дружеские застолья, обхипованные Наумовскими фенечками. Так бы характеризовала наши вечеринки современная молодёжь. А тогда это называлось более прозаически – «задвинуть вола».
У Наумова учёба на втором курсе факультета аэропортов была второй попыткой. Однажды его уже отчисляли за какие-то не совсем адекватные, по понятиям деканата, поступки, порочащие звание студента и комсомольца. Таким образом, мы с ним прошли почти один и тот же путь. Только Игорь отслужил два года в армии, а затем восстановился. Я же поступал в ВУЗ сызнова. Возможно, такое положение дел и сближало нас более тесно.
Учился Игорь
не шатко, не валко. И не потому, что был глуп или ленив, а только из-за того,
что не придавал большого значения внешним атрибутам своих знаний. А знания у
него были крепкие, смею вас уверить. Гораздо важнее был для Игоря сам
околоучебный процесс с его прелестным общением. Пару раз куратор его группы
пенял 
Наумову
на то, что тот не хочет отдать всего себя учёбе. А главное – успешной сдаче
экзаменов. Наивный. А как же тогда быть с врождённым гедонизмом студента
Наумова? Как быть с извечным желанием осчастливить окружающих своим невероятным
оптимизмом? Нет, с Игорем такие номера не проходили. Он учился и жил только для
того, чтобы в полной мере насладиться самой жизнью и дать возможность вкусить
этого запретного плода близким ему людям. Вселенная могла гордиться своим
гражданином!
У КОГО НАДО НОГА
Бывали в нашей жизни в дяди Ваниных хоромах такие знаменательные краснознамённые периоды, когда деньги кончались внезапно. Причём у обоих разом. Что такое, дотягивать до стипендии, известно практически всем, кто учился в те замечательные годы в высшей школе. Кто-то заболевал этим распространённым недугом довольно редко, кто-то вообще не страдал. Но сей довольно странный для студенчества факт можно отнести, пожалуй, что только к аборигенам, которые проживали в семье родителей. А на нас с Наумовым разгрузочные недели странным образом имели обыкновение сваливаться круглый учебный год. Стоит только немного отметить получение стипендии, тут же приходит «засушливый сезон». Научиться существовать без денег довольно просто, если ты проживаешь в общежитии, мимикрируя под безобидную тварь, которая «выпьет чаю с этим домашним вареньем и пирожками» только из уважения к соседям, к которым случайно заглянул попросить конспект по основам инженерной графики. Но совершенно другой коленкор, когда твоё логово, или, иначе говоря, «лежбище» находится в малюсенькой комнате, которую тебе сдали в наём вместе с хозяевами, и их не по годам развитой дочкой. Причём дочка из нашего с Игорем обязательного квартирного набора развитой могла считаться только по вторичным половым признакам. В плане же образовательном – всё с точностью до наоборот. Успеваемость в украинской школе любимого чада дяди Вани оставляла желать не только лучшего, но и вполне посредственного. Но нам было грех жаловаться на это милое обстоятельство, поскольку оно помогало нам выживать в крайне стеснённых рамках изголодавшихся «церковных крыс» достойно, и, я бы даже сказал, вполне сносно. Нам особенно фартило, когда период безденежья совпадал по времени с определяющими контрольными по точным наукам. К ним наша соседка-школьница относилась, как к фатальной неизбежности, которую обойти нельзя, но всё-таки необходимо. Дядя Ваня не мог оставаться безучастным к терзаниям дочурки, и тогда стол в нашей студенческой комнате загромождался разного рода учебниками для старших классов. А полиглот Наумов бодро переводил мне «с листа» задачки о странной неоднозначности в украинском трiкутнике, возомнившем себя боковой гранью пирамиды. Мы сознавали вполне определённо, что, кроме большого человеческого спасибо от дяди Вани, нам, собственно, ожидать нечего за эти математические или же физические вечера на проспекте Комарова. Но желание верить в лучшее пересиливало, и мы никогда не отказывали хозяину квартиры ни в чём. Однако ж, взаимовыгодными наши отношения с дядей Ваней стали не сразу, не вдруг. Расскажу, как это произошло.
Прочувствовали мы с Наумовым слабину хозяйскую сразу, но никак не могли придумать, как использовать её в мирных целях. Наумов иногда вполголоса замечал, что, дескать, иметь сына ефрейтора значительно лучше, чем такую дочь, но решал задачи справно. Когда я тоже изрядно овладел украинским языком на уровне задачников средней школы, мы с Игорем начали делить трудовую повинность пополам. Так бы мы и жили в каком-то неоплатном долгу за свою теплоту и отзывчивость от милого дяди Вани, не ведая никакого вспомоществования от его широкой казацкой души, но однажды зимой случай изменил всё. В тот вечер мы с Игорем подготовили нашу нерадивую ученицу к четвертной контрольной по геометрии и алгебре за дежурный набор человеческого спасибо от всей души. Денег перед самым Новым годом у нас практически не оставалось. Поздним вечером, когда кишечная оболочка моего внутреннего я настолько извелась в тщетных попытках переварить частицу своей задней стенки, мне пришло в голову прикинуть наш с Игорем рацион на день до заветного получения перевода, который наклёвывался, но всё никак не желал достигать Киева, по всей видимости, из-за того, что потерял язык где-то по дороге. С языком-то в Киев и олигофрен дорогу сыщет. По самым оптимистичным прогнозам нам предстояло питаться, исходя из 40-ка копеек в день на двоих почти целую неделю. Следовательно, больше чем на пакет нежирного кефира с хлебом и банку «украинской кровянки» в сутки рассчитывать не приходилось. «Украинская кровянка» – это кровяная колбаса, не оформившаяся в колбасном виде из-за отсутствия черевы, и потому заточённая в пол-литровые стеклянные банки до востребования. Поделившись с Игорем своим неутешительным выводом, основанным на строгом математическом расчёте, я очень загрустил и попытался лечь спать, чтобы не чувствовать голода. Но тут Наумовым точно управлять кто-то свыше начал. Он сказал: «Тут горбатишься на эту цыпу, чуть, не каждый день. А вместо приглашения к столу – одни только словеса кудрявые. Мы же с тобой не подневольные люди. Сколько же можно пользоваться нашей благосклонностью и интеллигентностью?» Сакраментальное «доколе?» скорбным штандартом повисло в ночной тиши и взывало к ответу. Тогда мы тихонько на цыпочках прошли через комнату, где мирно почивали хозяева, и обустроились на кухне, не зажигая свет. Благо на небе гуляла проказница луна, которая так и подбивала нас на совершение неадекватных действий. Наумов деловито обыскал стол и холодильник. Цель была единственная и очень благородная. Он искал такие продукты, пропажу которых обнаружить будет практически невозможно. Из всего многообразия мы выбрали горсть весовой вермишели, кусочек затаившегося в углу холодильника маргарина и невеликий шматочек сальца. Маргарин мы бы, конечно, трогать не стали, но, похоже, хозяева потеряли его ещё тогда, когда я был абитуриентом – так зеленовато и незаметно он выглядел. Дальше мы устроили пир. Вермишель с прогорклым маргарином и шкварками показались нам каким-то изыском от Елисеева. НО! Хлеб у нас был свой! Набили желудок, убрали тихонько за собой и прокрались в свою комнату.
Ранним утром к нам зашёл дядя Ваня и скромно поинтересовался, отчего мы так долго хороводились на кухне. Слышал, выходит, наши скрытные передвижения на передовой кулинарного фронта. Не спал. Скрывать наши действия не имело смысла, и мы повинились со всей откровенностью, на какую были тогда способны. Дядя Ваня закрыл дверь поплотнее и произнёс заговорщицки: «Хлопцы, вы не делайте так больше. Хозяйка заметит недостачу, ворчать будет. Вы лучше мне намекните, если что, я вам сам всё дам. Я же понимаю, дело-то молодое. Кушать хочется». Мы сразу же и намекнули, воспользовавшись возникшей ситуацией. На обед нас ждали пельмени с бульоном, которые дядя Ваня втайне от жены передал нам ещё в упакованном виде. Варили мы их сами, как свои, приобретённые на собственные средства. А вечером случилось ещё одно чудо. Хозяйка сама пригласила нас с Игорем на кухню и угостила жареной картошкой со шкварками. Дядя Ваня достал из закромов фляжку спирта, который он методично два раза в месяц, приносил с завода «Большевик», согласно нормам расхода, причитающихся на цех, в котором он работал мастером. Наш любезный хозяин наполнил три гранёных рюмки с пижонским мениском поверху и предложил выпить за здоровье Наумова. Выпили. Хорошо закусили, выпили ещё. Хозяйка не успевала подрезать копчёного сала в нагрузку к солёным помидорчикам. Угощенье было славным. Уже чуть позже я спросил у Игоря, на самом ли деле у него день рождения, о котором настойчиво и весело весь вечер твердил дядя Ваня. Наумов отрицательно помотал несвежей спиртовой головой, и я догадался, что хитрость нашего покровителя удалась. Жена была довольна, посчитав, что исполнила свой гражданский общечеловеческий долг перед бедными студиозами. Сам дядя Ваня вполне легально употребил, так сказать, в кругу семьи. А мы наелись, что называется «от пуза». С тех пор так и повелось – как только мы с Наумовым были вынуждены садиться на иглу таллиннского кефира, сразу сигналили международным сигналом «SOS» мичману Черноморского флота в запасе, по имени дядя Ваня. Он откладывал нам каких-то продуктов в отдельный пакет, и мы делали вид, что купили их сами. Если вы думаете, что нам было стыдно, то глубоко заблуждаетесь. Репетиторство и в то время ценилось довольно недёшево. Понимал ли это дядя Ваня? Несомненно, понимал. Поэтому и производил свои конспиративные продуктовые вливания гуманитарного содержания, тайком от скуповатой хозяйки, задорно и от чистого сердца.
Мы с Наумовым, конечно же, старались не злоупотреблять щедростью хозяина и разрабатывали «золотую жилу» неспешно, только в обстановке жутчайших стеснений в средствах. Но случалось нам, и вступать в противоречие с Законом, который, слава Богу, страдал некоторой дальнозоркостью в своих героических попытках изваять нового человека, начисто лишённого чувства собственника, для светлого коммунистического завтра, которое, судя по всему, уже было не за горами. Так, по крайней мере, методично вещал бодрым партийным голосом радиоприёмник в нашей с Игорем комнате. Хорошо помню один наш такой гоп-стоп. Произошёл он в гастрономе «Отрадный». Промозглым зимним вечером, когда благоразумные хозяева из гуманных соображений разрешают домашним животным сделать свои дела, не выходя на улицу, мы с Игорем сидели у себя в комнате и готовились к каким-то семинарам. Делать это становилось с каждой минутой всё сложнее и сложнее, поскольку желудочный сок бурлил в нас почище браги в самогонных четвертях. «Нет, - сказал Наумов, - я так больше не могу. Всё чай, да чай. Нужно бы чего-нибудь мясного съесть, а то я за себя не ручаюсь. Меня нельзя считать сторонником каннибализма, но сегодня, Димон, я с вожделением рассматривал твои плечи, когда ты спал. Добром это кончиться не может». Мы знали, что в запасе у нас имеется в заветном дяди Ванином пакете немного вермишели. Но разве это еда для молодых организмов? Действительно, я почти реально ощущал вкус замечательных хлебо-жильных котлет из институтской столовой, которые будут абсолютно недоступны ещё пару дней, пока мы не получим стипендию. О розоватых спинках сосисок из буфета в 4-ом корпусе я даже не хотел думать. Про прелести мазохизма доцент Овсий предпочитал не упоминать на своих лекциях, верный клятве преподавателя истории КПСС. Другими источниками философских знаний я не обладал и предпочитал размышлять о чём-нибудь возвышенном. Скажем, о скорости возрастания экспоненциальной функции или же об орбитальной модели атома однажды в студёную зимнюю пору. Но этот Наумов! Он смешал все карты одним свои замечанием. Я не выдержал и спросил: «И что ты предлагаешь? Сейчас нет никаких шансов для добычи белковой протоплазмы. Может быть, остановимся на обычных жирах и углеводах, то бишь, отварим вермишель с маргарином?» Игорь хитро улыбнулся и заявил: «У меня есть замечательный план! В гастрономе «Отрадный», как ты помнишь, мясной отдел расположен очень удачно. Продавцы образцы продуктов выкладывают на специальном подносе прямо поверх холодильных витрин. Может быть, за день продали не всё. Тогда взять это НЕ ВСЁ – наша прямая задача! Перед закрытием в гастрономе, обычно, не души. Большого труда нам это не составит. Мясо, конечно, там лежать будет, не бог весть какое. Сам понимаешь, как оно обветрилось за день. Но это ШАНС! Сейчас половина девятого. Гастроном закрывается в девять. Самое время!» Я возмутился: «Украсть? Нет, я не могу!» Тогда хитроумный Наумов сказал: «Почему так сразу – украсть? Всё равно это мясо скормят собакам. Оно же некондиционное стало за день. Не бери себе в голову разных патриотических мыслей. Продавцам плохо не будет. Им, наоборот, меньше возни. Они на обвесах сегодня столько заработали, что покрыть недостачу (а её наверняка не будет!) для них не составит труда. Своим отказом ты потворствуешь настоящим расхитителям социалистического мяса! Кому будет лучше от твоего чистоплюйства, ты подумал? Никому! Продавцы в мясном отделе будут и дальше воровать без оглядки. Мы с тобой загнёмся от голода. А страна лишится двух будущих инженеров». Хорошо излагал, зараза такая. Тут любой поверит в себя, как в Робин Гуда. Особенно, если учесть, гулкие пустые звуки, доносившиеся из желудка. Я согласился. Но только «постоять на стрёме». Представить процесс хватания мяса с прилавка своей нервической интеллигентной рукой я просто не решался. Игорь согласился на то, что на мясную амбразуру будет падать именно он. И мы отправились НА ДЕЛО.
Для отвода
глаз решили купить четвертушку хлеба,
чтобы обитатели гастронома сразу не заподозрили в нас злоумышленников. Для этой
цели в моём кармане отыскался гривенник. В голове было полное смятение, но мне
быстро удалось загнать вялую от голода совесть под стельку аэрофлотовских
гадов. А в голове моей навязчиво кружилась фраза: «На святое дело идём!
Инженеров для страны выручать!» Хотя, нет. Извините. Фильм «Место встречи
изменить нельзя» тогда ещё не был снят. Значит, я что-то другое себе думал во
время решающего марш-броска к гастроному. Наумов, как обычно, пошёл без шапки,
несмотря на морозец с ветром. Его смоляные волосы зловеще поднимались дыбом, а
стильный шарф а’ля Остап Бендер непринуждённо свешивался с воротника шинели без
погон. На улице было немноголюдно. Вернее сказать, на ней никого не было. Это обстоятельство
приободряло. «Не смогут опознать свидетели», - пришло мне в голову. Свет в
гастрономе «Отрадный» уже был наполовину погашен. Гастроном готовился к
закрытию, нимало не догадываясь о том страшном преступлении, которое мы
замыслили с Наумовым. Вошли внутрь. За прилавками никого. Покупателей тоже нет.
Наумов резко метнулся в мясной отдел. Он оказался прав, когда уговаривал меня
пойти на преступление. На подносе лежал невзрачный кусок говядины с косточкой,
почерневший от долгого бессмысленного лежания с момента открытия магазина. И
тут меня осенило. Игорь давно ПЛАНИРОВАЛ ЭТО ХИЩЕНИЕ. Он к нему готовился
тщательно и наверняка несколько вечеров изучал поведение продавцов, наличие
продукта хищения и, вообще, состояние места предполагаемого преступления. Я
связался с человеком, который заранее всё рассчитал! За предумышленные действия
наказание будет строже! Колени мои задрожали, но грозный окрик Игоря привёл трепещущий
организм в надлежащую боевую готовность: «Смотри за входом. В случай чего,
скажи что-нибудь. Над всей Испанией безоблачное небо, например. Я пойму». Мне
ничего не оставалось делать, как подчиниться. Наумов ловким движением метнул
говядину под полу шинели, запахнул её и перехватил другой рукой уже из кармана.
Через подкладку. И в этот момент в бакалейном отделе появилась продавщица. Она
была весьма недовольна. «Что вы всё ходите и ходите? Житья никакого нету от
студентов. Не видите, закрываемся уже?» - спросила продавщица, нервно зевая небрежно
напомаженным ртом. Игорь подпихнул меня к кассе и весело ответствовал: «Извините
нас, девушка! Мы только хлеба возьмём и всё. Не дайте помереть от голода двум
бедным мученикам авиационной науки». Я протянул свой гривенник задеревеневшей
рукой, прислушиваясь к громовым ударам сердца. «Так у вас, ребята, только на
половинку чёрного хватит. – Заявила разом встрепенувшаяся тётка, которая весьма
живо отреагировала на «девушку» в Наумовских устах. – Что-то не сильно кучеряво
вы гуляете!» Игоря понесло. Он поймал кураж и от этого совершенно не обращал
внимания, что у него из-под шинели на метлахскую половую плитку начала капать
кровь с обезумевшего в гафовском одеянии куска коровы. «Видите ли, уважаемая
девушка, - начал он свою нехитрую мысль, - у нас с другом несколько другие
планы. Нам только четвертинку, пожалуйста. Эти 10 копеек – всё, что у нас
имеется в виде капитала, так удачно описанного в одноимённом романе господина
Маркса. А нам бы хотелось впоследствии, скажем, завтра приобрести ещё пакет
кефира, присовокупив к той сдаче, которой вы нас, надеюсь, осчастливите,
последние две копейки, которые я обронил в левый ботфорт, выходя из дому…» Я
пытался остановить Наумова, но это помогало мало. Хотя с другой стороны, мои бестолковые
движения ногами затирали кровавые разводы на полу, отвлекая от них внимание.
Быстрей, быстрей! Я молил про себя, чтобы в мясном отделе никто не появился.
Пропажу не заметит только слепой. Игорь продолжал кокетничать с подобревшей
тёткой, совершенно позабыв, ЧТО у него под сердцем. И тут из подсобки вышел
здоровенный мясник. Он заорал на весь гастроном нетрезвым голосом: «Уже две
минуты десятого, Нина! Закрываемся. Всё! Никаких покупателей!» Он окинул
замыленным взором свой отдел, взял поднос и… УШЁЛ! Ничего не заметил! Или не
понял спьяну? Тут и до Наумова, наконец, дошло, что он может заиграться. Я
засунул сдачу в карман, взял четвертинку хлеба, и мы ринулись на 
улицу.
Как шли домой, не помню. Скорее всего, даже не шли, а летели. Только возле
подъезда остановились передохнуть. Наумов отдышался и произнёс: «Вот видишь, пьяному
мяснику никакого дела нет до нашей добычи. Он давно списал этот кусок в отходы,
и даже не помнит, что собирался с ним сделать. А ты боялся…» С этими словами
Игорь распахнул шинель, и мы имели удовольствие наблюдать за своим призом. Приз
вблизи выглядел неважно. Одни жилы на жёлтой кости. Но нам он казался лучше
любого Оскара. Внезапно открылась дверь в подъезд, и оттуда вынырнула маленькая
и вертлявая, как мышонок, старушка. На мгновение она замерла, близоруко
вглядываясь в окровавленные руки Наумова, в которых тот держал черноватый кусок
коровьей конечности с загустевшей на морозе красновато-грязной кашицей. А после
этого метнулась от нас в сторону, как правоверный мусульманин от
материализовавшегося разнузданного иблиса, со сдавленным стоном: «Караул!
Убили!» Думаю, что лиц наших она рассмотреть не успела, поскольку милиция дяди Ванину квартиру своим присутствием так и
не осчастливила. Отваривали заскорузлую говядину часа три или, даже, четыре под
тихое торжествующее пение: «Созрели ноги на кухне дяди Вани». Зато питались мы перламутровым
бульоном в звёздочках жира с вермишелевой заправкой до конца недели. Жаль, что мясо
разжевать так и не удалось. Дядя Ваня отнёс его на работу сторожевому
Кабыздоху. Так что, по существу, круговорот мяса в природе завершился вполне
удачно. Без особых отступлений от первоначального плана продавца мясного
отдела. А в Отрадном целый месяц ходили слухи о маньяках, которые не просто
убивают своих жертв, но и расчленяют их на глазах мирных жителей.
КАК МЫ САШКУ ПРОДАВАЛИ
Весна 1978-го года выдалась тёплой и спорой. Душа радовалась. Погода звенела. Посещения Пушкинского парка после освоения банных услуг сделались невероятно приятными. Еженедельный же поход в Соломенские бани был просто обязателен. Отменить его могло только землетрясение, отсутствие воды в означенном выше заведении или внеплановый военный переворот в одной из банановых республик Центральной Америки. В одно из таких посещений парка «набело» (то есть после бани) Наумов познакомил меня со своим двоюродным братом Сашкой. Александр тоже родился и вырос во Фрунзе и настолько часто оказывался в доме у Наумовых, что стал, пожалуй, Игорю родней родного брата. Он был на пару-тройку лет старше и больше года назад закончил КВВИАУ (Киевское высшее военное инженерно-авиационное училище). Теперь же служил в этом училище в звании лейтенанта, проживая в офицерском общежитии, которое располагалось на его, училища, территории. Довольно удобно, нужно отметить – до места службы каких-нибудь дюжина шагов строевым.
Братья с места в карьер завели беседу о некой Татьяне, которая работала в учебной части вышеназванного училища делопроизводителем. Мне же оставалось только слушать их несколько агрессивный спор об этой фемине. Как я понял из разговора, конфликт братьев был затянувшийся, ведущий начало ещё к тому моменту бытности Наумова рядовым СА, когда он сам служил в роте охраны КВВИАУ после отчисления со второго курса. Я почти не сомневаюсь, что Сашка каким-то образом приложил руку к этому волшебному попаданию Игоря в военную часть, дислоцирующуюся в Киеве. Хотя, как знать, могу и ошибаться. Фортуна в волшебные времена застоя выкидывала и не такие кренделя. Так или иначе, оба брата оказались на два года в одном учебном заведении министерства обороны. Только один учился на старших курсах, а второй его охранял с оружием в руках от безуспешных попыток вражеских наймитов развалить систему военного образования державного значения.
Любовная история курсанта и делопроизводителя начиналась давно. Она то сходила на нет, то разгоралась с новой силой. После того, как Сашку по распределению оставили в училище, необходимо было довести роман до логического конца. Игорь настаивал на том, чтобы таким концом непременно стал разрыв отношений. Не знаю, по какой причине, но Татьяна Наумову не пришлась. Он настойчиво уверял брата, что спешить со свадьбой не стоит. Что, вообще, до этого доводить не следует. Молодой перспективный офицер должен знать себе цену, и не стремиться к тому, чтобы дать повязать себя во цвете лет, когда вокруг полно более достойных кандидаток на владение его свеженькими погонами. «Куда ты спешишь? – Говорил Игорь. – Татьяна не пара для тебя. У неё характер сильнее. Она тебя на три года старше, в конце концов. Неужели ты хочешь стать «подкаблучником», Саня? Да, и рановато тебе о регистрации думать. Дослужись сперва до капитана, а потом и о свадьбе мечтать начнёшь. Ну, и что, что у неё папа какая-то «шишка»! Будут тобой помыкать, всю жизнь, вспоминая, что ты в примаки идёшь. Разорви с Татьяной все отношения. Увидишь, что самому станет легче. И, вообще, лучше рапорт написать и уехать из города в боевую часть. Оно тебе нужно, пресмыкаться здесь перед старыми пердунами? Карьеры не сделаешь долго. Крепко все засели в Киеве. В отставку, хрен кого сковырнёшь по возрасту. Послушай меня, Санёк». Но молодой лейтенант, потерявший голову от любви, ничего слушать не желал. Так тот разговор и закончился ничем. А через неделю Саша пригласил нас с Наумовым к себе на день рождения. В роскошную (по студенческим понятиям) комнату офицерского общежития.
Я долго сопротивлялся, не хотел идти на режимную территорию. Но Наумов со свойственным ему оптимизмом сумел настоять на своём. «Мы же в воскресенье поедем, Димка. Офицеров в училище в выходные по минимуму. Считай, что, кроме дежурного, никого и не будет вовсе. А служивых я на себя беру. Они меня ещё помнят. Пошли». Уговорил.
Всё поначалу складывалось так, как обещал Наумов. На КПП нас пропустили без проблем, и через 10 минут мы уже разворачивали свои пищевые подарки в холостяцкой офицерской берлоге. Сашкин сосед уехал на выходные из города. Так что никто нам не мог помешать вполне мило посидеть за праздничным столом с военным колоритом. Татьяну Сашка не ждал. Она как раз навещала родственников где-то в области. Сидели вольготно и правильно в традиционном варианте «на троих». Когда вечер упал на Киев нежным светом уличных фонарей, я начал проявлять нетерпение. Порывался уйти домой. Но Наумов объяснил популярно, что без него я фиг проскочу мимо караульного в «собачьем домике». Пришлось оставаться, дожидаясь лучших времён. Споры о неоднозначности ранних браков, которые начались ещё в Пушкинском парке, разгорелись с новой силой и сморили меня. Сашка уложил моё задремавшее тело на свою кровать и обещал, что «они с Игорем скоро подведут черту». После этого, дескать, отправимся мы в город, как миленькие.
Проснулся я от какого-то шума. За окном было уже светло. «Утро», - пришлось мне констатировать с необычайной безысходностью. На соседней койке валетом лежали азиатские братья, а надо мной навис какой-то незнакомый лейтенант с синими погонами, который говорил, что нам с Наумовым пора делать ноги, поскольку сюда идёт дежурный по училищу. Сашка, как истинный советский офицер, облачился в форму очень быстро. Потом он выглянул в коридор и огорошил нас своим докладом: «Идёт! Поздно! Под кровати прячьтесь!» Нам с Наумовым не оставалось ничего другого, как подчиниться. Под кроватью было пыльно и унизительно. Но зато мы не поломали Сашке карьеру. Через несколько минут офицеры поскакали на службу, а нас с Игорем заперли в комнате, чтоб мы своим наглым гражданским видом не довели руководство училища до инфаркта. Уходя, Сашка обещал произвести эвакуацию в ближайшее время. Главное, чтобы мы не высовывались в окна и не пытались героически спрыгнуть со второго этажа. Спустя час дверь открылась и на пороге возникла женщина неземной красоты. «Татьяна», - догадался я. Женщина мило улыбнулась и весело сказала: «Ну, что, голуби, полетели?» Мы с Наумовым дружно зашелестели крыльями и снялись в полёт за своей спасительницей. Выходили какими-то тайными тропами, неведомыми начальству училища. Возле КПП Татьяна обратилась к Наумову: «Знаешь, Игорь, мне Саня всё рассказал. Нужно бы поговорить ещё всем вместе. Давайте встретимся в кафе… Скажем, послезавтра. Всё обсудим». После чего делопроизводитель очень делово выпихнула нас за проходную, объяснив растерянным солдатам срочной службы, что это к ней приходили курьеры из штаба округа с пакетом. Возможно, она имела в виду тот самый полиэтиленовый пакет, в котором мы накануне принесли на Сашкин стол банку маринованных белых грибов, консерву «завтрак туриста» и бутылку лимонной водки.
Встречу с Татьяной назначили в каком-то кафе. Сейчас точно не помню, в каком именно. Мы с Наумовым пришли заранее. Заняли столик и терпеливо ждали прибытия оппонентов. Так, по крайней мере, называл Игорь своего кузена и его невесту. Честно говоря, я не был никому оппонентом, я просто пошёл за компанию. А Игорь всё рассказывал мне, что Татьяна Сашке не пара, и что он не позволит брату так вот запросто погибнуть во цвете лет, ещё не получив капитанских погон. Магнитофон за барной стойкой по-английски заливался нежными голосами «Баккары» с милым испанским акцентом. Мы потягивали лёгкий коктейль и просто отдыхали. Но нашу идиллию неожиданно нарушил колоритный парень, ворвавшийся в зал, как Егоров и Кантария врывались на купол рейхсканцелярии в далёком 1945-ом. Метрдотель кричал ему вслед: «Подождите, свободных мест нет!» Но его старания пропали понапрасну. Парень, представляющий собой конгломерат провинциального хулигана и штангиста тяжёлого веса, незамедлительно плюхнулся за наш столик со словами: «Вот же свободные места! Целых два». Доводы Наумова о том, что мы ждём друзей, не возымели действия. Энергичный сосед успокоил нас: «Я сразу исчезну, как только они придут, не боись. Махну соточку и, айда, киевских мудаков гонять!» Парень зловеще хохотнул. Он ощущал себя настоящим Д’Артаньяном, приехавшим покорять Париж. Нам пришлось согласиться с его временным присутствием, чтобы не портить себе вечер. До встречи оставалось около получаса, плюс Татьяне на сборы минут 15-20 сверхурочных. В общем, пока не горело. Но, право слово, лучше бы мы испортили настроение сразу, вступив в кровавую схватку за столик. Тем более что метрдотель был на нашей стороне. Ну, да что теперь об этом. Получилось так, как получилось. Ни лучше, но и не хуже. Детина, в котором было росту чуть побольше, чем в развороте плеч, дал нам с Наумовым передышку примерно в минуту, пока изучал меню. А затем начался настоящий назойливый психофизический прессинг. Парень прислушался к мелодии «Аббы», доносившейся со стороны магнитофона, и изменился в лице. «Это шо за фигня тут у вас лабает? Почему я не слышу музыки Ди Пурпла, почему я не слышу музыки Юрахи Хипа?» - спросил он у меня с таким видом, будто именно я стоял за стойкой и менял магнитофонные кассеты. Оно, конечно, я тоже люблю тяжёлый рок. Даже более чем. Не без этого. Но в кафе такая музыка не совсем уместна. Здесь должны звучать танцевальные ритмы. Я не замедлил высказать парню своё видение ситуации. В ответ на это он высокомерно заявил: «Говно ваш Киев! Тут и музыки приличной нет. У нас вот под Житомиром Юраху Хипа везде гоняют! Это отпад!» Вероятно, он представлял себе этого Юраху таким же, как он сам. В рубашке с воротником апаш (последний писк в Житомирских сёлах) и невероятных клешах с цепью и колокольчиками, вшитыми на широченный разворот (не меньше размаха рук рыбака среднего роста, показывающего, какую он рыбу вытащил вон за той корягой в прошлом сезоне) превосходного новозеландского драпа, завезённого по случаю, из-за отбраковки всей партии мануфактуры, в Житомирскую глубинку. Рассказывать, что Юраха Хип совсем не крутой пацан с периферии, а английская рок-группа «Uriah Heep», мне совсем не хотелось. Игорь тоже скромно посмеивался в коктейльный стакан, не желая вступать в искусствоведческую дискуссию. Дружба как-то не завязывалась. Парень откушал стакан водки, сморкнулся в салфетку и заказал себе котлету по-киевски, громко сетуя на то, что непременно обманут. Ни в жисть не суметь в Киевском кафе сделать правильную котлету! Когда ему принесли заказ, и крутой житомирский хлопец ковырнул вилкой исходящую паром, как котёл на паровозе Черепановых (отца и сына, а не братьев, как многие себе думают) котлету, источающую неземные ароматы, то он немедленно с торжеством заявил: «Ну, вот! Что я говорил! Вместо мяса курицы напихали. А середина вообще пустая. Костомаху от куриной ноги туда всунули, сволочи! У нас в Житомире не так! Там хоть и хлеба в котлетах много, но НАСТОЯЩЕЕ мясо тоже есть. Не эта дохлая курятина! Хоть бы постеснялись дырку внутри оставлять. Костью замаскировали. Думали, не пойму, раз не местный. Накося, выкуси! Не дураки сидят». Официант долго рассказывал парню рецептуру приготовления котлеты по-киевски, после чего тот заартачился, что платить не желает, поскольку его обманули. В процессе спора он маханул ещё сотку водки и стал совершенно неуправляем. Тем временем, в дверях показались Сашка с Татьяной. Они направились в нашу сторону. Житомирский хлопец, который только что заставил официанта заменить ему надковыренное блюдо на домашнее жаркое, совсем забыл о своём обещании немедленно освободить место, как только подойдут наши с Наумовым друзья. Он демонстративно развалился на стуле и поставил нас перед фактом: «Девушка может садиться, а этому придурку здесь делать нечего!» Сашка по натуре человек спокойный. Он не стал долго препираться, а просто взял дебошира под локоток и отвёл его к администратору. Мы с Наумовым блокировали вторую руку во избежание порчи казённого имущества. «Сколько он вам должен?» – спросил Шурик у официанта, несмело высунувшего нос из-за портьеры, отгораживающей зал от кухни. Тот ответил. Парень начал орать, что, дескать, это побор. Ни фига он не ел этой поганой котлеты из дерьмовой киевской курицы. У него ещё и водка не вся допита. «На дне стакана пара капель завалялась что ли?» - подумал я, прекрасно помня, что приносили парню только трёхсотграммовый графинчик. Дебошир скоро понял, что гонит он напрасно, и с невероятным отвращением рассчитался. Потом минут пять звенел колокольчиками на клёшах, вшивая нецензурную ораторию в их мелодию, пока не растворился в струях уличного дождя.
Когда мы вновь сели за стол, Сашка первым делом сообщил Игорю, что тому не удастся помешать свадьбе. Любит он Татьяну, и ничего слушать не хочет. И не в том Татьяна ПОЛОЖЕНИИ, чтобы он последовал братскому совету. Наумов понял, что из его увещеваний не будет никакого толку, и засобирался домой. Его удержала Татьяна. Она, как это свойственно всем невестам перед заключением брачного союза, стремилась понравиться будущим родственникам (по крайней мере, не нажить в их лице врагов), и попыталась заключить с Наумовым мирное соглашение. «Игорёк, - сказала она, - не дуйся. Всё будет хорошо. Я, понимаю, что Шурик тебе, как родной брат. Что он воспитывался с тобой в одной семье, что ближе, чем ты и твоя мама, у него нет никого. Но, поверь мне, я тебе не враг». Потом она сделала небольшую паузу и продолжила: «Я тут подумала, почему бы нам всем вместе не отметить предстоящую регистрацию брака. Приезжайте завтра с Димой в Бровары. Там у подруги свой дом. Посидим по-домашнему. Там и ещё одна моя подруга будет». Когда мы шли домой, Наумов ворчал: «Вот ведь как меня задёшево купить хотят. Праздник устраивают. Но, видно, уже, и в самом деле, ничего не изменить. Тогда оторвёмся завтра по полной программе. Ты как? Со мной?» Не мог же я бросить друга в такую трудную для него минуту.
Приехали в Бровары назавтра ближе к обеду. Нас там уже ждали. Весело лаял во дворе приветливый пёс замысловатой бровариспольской породы. Кастрюли и сковородки выдавали на-гора всякую вкуснотищу. Санёк с Татьяной и двумя её подругами нарезал на кухне салаты. Честно говоря, такого угощенья я не ожидал. Похоже, Наумов тоже. Сердце его смягчилось, несмотря на то, что в желудке пока плескалась только взбудораженная кулинарным пейзажем слюна.
Девчушки оказались переростками, по классификации Наумова. И вовсе не в физическом смысле, как вы, наверное, подумали. Здесь как раз всё было нормально. Дело было в возрасте. Мы с Игорем явно не вписывались в их возрастную категорию. Но разве можно предъявлять претензии, когда белоснежная скатерть ломится от домашней снеди, а милые дамы так снуют вокруг, стараясь угодить во всём? Гуляли долго, до первых петухов. В процессе праздничных мероприятий хозяйка дома два раза уводила Наумова куда-то «посмотреть хату». После второго осмотра Игорь вернулся совершенно расслабленный и одухотворённый. Он решил сделать заявление для прессы, и тут же его сделал. «Танюшка, - сказал он, - отдаю брата в твои нежные руки. Пользуйся. Теперь я уверен, что с тобой он не пропадёт!» Втроём с Татьяной и Сашкой мы уехали в Киев первым автобусом, одна из девиц ушла домой, а Наумов решил остаться, сославшись на слабость. У дяди Вани он появился только через два дня с улыбкой блудливого Чеширского кота, вплывающей в комнату раньше его самого. На все мои вопросы о том, где он пропадал, Игорь отвечал загадочно словами Некрасова: «Есть женщины в русских селениях». Я не стал его поправлять, что до ближайшего русского селения довольно далеко ехать, и он нипочём бы туда не добрался без денег, потому что понимал – иногда и классикам не постижимы географические границы обитания ТЕХ САМЫХ удивительных женщин. А Сашкина свадьба состоялась летом. Первенца назвали Игорем, если, конечно, это был мальчик.
ПОЭТОМ МОЖЕШЬ ТЫ НЕ БЫТЬ
О, эти упоительные весенние вечера на ВДНХ! Как много с ними связано. Сколько выпито пива в этом тёплом полумраке заходящего за Карпатский кордон солнца! Не одна цистерна! Нет, нет, Карпат отсюда, с территории выставки, по правде говоря, не видно. Зато ощущаешь себя здесь в самом центре Европы. Ещё бы, ведь в двух, геометрически правильно расположенных друг относительно друга по законам осевой симметрии, кафушках с неприхотливыми названиями «Весна» и «Лето» всегда имелось импортное пиво. Может быть, я что-то путаю, и кафе носили тогда несколько другие названия. Например, «Зима» и «Лето», или же – «Осень» и «Весна». Но сути дела это обстоятельство ничуть не меняет. Чешское бутылочное пиво, как правило «Пльзеньский праздрой», не способствует тому, чтобы углубляться в топонимические исследования вывесок увеселительных заведений выставки. Иногда в кафушках бывало и немецкое пиво. Но чаще всего упёртые официанты никак не хотели продавать дефицитный продукт своим согражданам, а раболепствовали перед иноземцами. Странная гримаса социализма, должен я заметить. Хотя с другой стороны, выставка всё-таки, как никак, являлась местом демонстрации достижений СОЦИАЛИСТИЧЕСКОГО способа хозяйствования. Стало быть, и пиво пейте местное, ребята. Социалистическое. Покажите иностранным гражданам, что и у нас этого добра навалом, ничуть не худшего качества.
Приходили мы сюда обычно небольшой компанией, человек 5-6, занимали места за столиками под зонтиками для гавайских коктейлей сказочных великанов и бежали в ближайший ларёк за «Киевским светлым» или «Подольским». В городе эти сорта встречались достаточно редко, и поэтому праздничное настроение усиливалось осознанием того, что сегодня мы гуляем не просто так, традиционно, а отмечаем самый прекрасный день на свете. Самым лучшим же пивом! Но нередко посещение выставки мы с Наумовым проводили в более интимной компании. То есть только вдвоём. Нам с ним никогда не было скучно. Мы наслаждались от нашего общения, находя в нём всё новые и новые нюансы. Тем взаимного интереса было столько, что они просто не могли исчерпаться, приведя нас в уныние.
В
одно из таких весенних посещений дуэтом нам с Игорем повезло. Официант из кафе,
по моему, всё-таки «Осень», сподобился продать нам дюжину пива по спекулятивной
цене 70 копеек за бутылку. Мы заняли приглянувшийся столик под открытым небом и
начали изучать жизнь под неспешный разговор о ней же. Народу вокруг было не
густо. Выставка заканчивала работу, и экскурсионный
ажиотаж сошёл на нет. Лишь за пару
столиков от нас сидели две симпатичные девушки с явными признаками коренных
киевлянок. Интеллигентные, аккуратные, говорливые. Со свойственной ему
обаятельной улыбкой Наумов пошёл знакомиться. Я же потягивал пиво и ни о чём
таком не думал, что могло бы заставить меня бросить это увлекательное занятие.
А Игоря разве удержишь, если ему что-то взбрендило? Минут через десять Наумов
вернулся раскованной походкой от бедра и озадачил меня нестандартным
предложением. Выдумщик он был отменный. «Я сказал девчонкам, что ты
непризнанный гений. Поэт не от мира сего. Давай их разыграем. Я будто бы пошёл
тебя уговаривать прочитать какой-нибудь шедевр. Ты делай вид, что ломаешься,
что у тебя Муза как раз в гостях. Но потом всё-таки согласись. Подойдём к
девицам, и ты им прочитай что-нибудь из Бродского. Они наверняка не знают,
поскольку на филологическом в универе учатся. Там такого не допустят, чтобы
опального поэта изучать. Согласен?» Идея мне понравилась, честно говоря. И я
начал думать, чтобы такое прочитать. Наизусть я знал отрывки из «Шествия» и
«Реквиема». Откуда вдруг такие познания, спросите вы? Ещё со времени учёбы в
Питере. Мне посчастливилось не только изучать диссидентские стихи «в списках»,
но и попасть однажды в ДК имени Ленсовета (в клуб «Восток»), где Евгений
Клячкин декламировал «Шествие» целиком с
собственным музыкальным сопровождением. Надеюсь, помните этого знаменитого
барда? Ну, хотя бы его песни «Не гляди назад», «Мокрый вальс», «Пилигримы»? Все
романсы из поэмы были переложены для гитары, и Клячкин то пел, то читал.
Незабываемое впечатление! Остаётся только удивляться, что власти прохлопали
этот концерт, на котором исполнялось ключевое произведение великого автора,
осуждённого за тунеядство. Спасибо, впрочем, властям за эту оплошность. Итак,
лучше всего из поэмы «Шествие» я знал «Романс чёрта». Поэтому выбор пал именно
на него. Я некоторое время повторял про себя текст, чтоб не сбиться и прочитать
в духе сумасшедшего гениального поэта, которого никто не хочет и не желает понять.
Со стороны, скорей всего, это выглядело забавно, поскольку глаза мои были
закрыты а губы едва шевелились, похоже, в творческом экстазе. «Димка, они на
тебя смотрят с восторженным испугом. Клюнули! - Радостно вещал Наумов. – Сейчас
мы сделаем тётям красиво! Допивай и пошли». Я прикончил открытую бутылку и
медленно встал, еле заметно раскачиваясь в такт монотонного чтения. Я уже почти
стал непризнанным гением. Начал верить в это лучшей половиной своего раздвоенного
сознания. Мы подошли к девушкам, и Наумов представил меня: «Знакомьтесь.
Светило поэтической мысли. Дмитрий Иванов. Ученик самого Джеймса Джойса,
непризнанный гений пера!» К чему Игорь Джойса приплёл, я не понял. Вероятно,
для значительности. Девушкам это имя ничего, собственно, не сказало, но его
красивое иностранное звучание завораживало и задало нужный тон нашему с ними
общению. Наумов продолжил: «Как раз сейчас маэстро заканчивает очередной свой
шедевр. У нас кончились салфетки. Не могли бы вы дать нам немного, чтобы поэт
мог записать свои бессмертные строки?» Я в это время продолжал закатывать глаза
и нервно шевелить губами. Краем одного из них мне удалось рассмотреть, как
девушки-филологи с готовностью протянули Игорю вазу с салфетками. Я взял
несколько штук и принялся неровными дрожащими буквами выводить на них плохо
заточенным карандашным огрызком те самые строки из романса, которые только что
твердил про себя. Импровизация удалась. Когда долго общаешься с Наумовым, нужно
быть готовым к любым неожиданностям. Я был готов и подыграл, как следует, в
полную силу. Буквы наезжали одна на другую, нежная бумага рвалась. Я
перечёркивал что-то, не обращая никакого внимания на совершенно обалдевших
девиц с глазами загнанных джейранов, рвал салфетки, раскидывая клочья вокруг
себя, говорил отдельные фразы вслух. Игорь шёпотом комментировал: «Девчонки, на
ваших глазах рождается история. Вам повезло несказанно! Это всё равно, что
наблюдать за Пушкиным в период творческого подъёма… Пиво будете?» Ошарашенные студентки
незаметно для себя усидели по бутылке пива прямо из горлышка. Пора было
приступать к главному, ибо, как заметил кинематографический классик, клиент
созрел. Я откинулся на спинку стула, запрокинул голову назад и начал монотонно,
без выражения, читать:
«Новобранцы, новобранцы, новобранцы! ожидается изысканная драка, принимайте новоявленного братца, короля и помазанника из мрака. Вот я снова перед вами – одинокий, беспокойный и участливый уродец, тот же самый черно-белый, длинноногий, одинокий и рогатый полководец». При последних словах я физически ощутил, что мои слушательницы буквально отпрянули, подались назад от стола, уронив пустые бутылки. Рога, что ли, им почудились? Наумов старался сдерживаться, чтоб нечаянным смехом не испортить общего впечатления. Я почувствовал, что вполне овладел вниманием аудитории и продолжал: «Перед веком, перед веком, перед Богом,перед Господом, глупеющим под старость,перед боем в этом городе убогомпомолитесь, чтобы что-нибудь осталось. Все, что брошено, оставлено, забыто,все, что "больше не воротится обратно",возвращается в беспомощную битву,в удивительную битву за утраты». Посторонние шумы уже совсем не отвлекали меня. Даже какое-то странное повизгивание, отдалённо напоминающее девичье всхлипывание не могло меня остановить. Голос мой, по-прежнему, был еле различим, и слушателям приходилось поневоле подвигаться к столу, чтобы разобрать мистические строки Бродского: Как фонарики, фонарики ручные,словно лампочки на уличных витринах,наши страсти, как страдания ночные,этой плоти – и пространства поединок. Так прислушивайтесь к уличному вою,возникающему сызнова из детства,это к мертвому торопится живое,совершается немыслимое бегство. Приняв слово «бегство» за руководство к действию, наши милые студенточки стали потихоньку отчаливать. Они суетливо побросали своё невеликое дамское добро в элегантные сумочки и попытались резко ретироваться. Но на их пути встал поборник поэтической чести Игорь Наумов. Он подхватил мятежных девушек под руки и любезно впечатал их в пластик стульев. Ну, а я продолжал: «Что-то рядом затевается на свете,это снова раздвигаются кровати,пробуждаются солдаты после смерти,просыпаются любовники в объятьях. И по новой зачинаются младенцы,и поют перед рассветом саксофоны,и торопятся, торопятся одетьсяновобранцы, новобранцы, солдафоны». Услышав поминание любовников, девицы испуганно переглянулись, вероятно, представив ВСЁ, что может ожидать их в дальнейшем, если они дослушают до конца отмороженного на всю гениальную голову поэта. Это их настолько напугало, что филологини предприняли вторую попытку покинуть арену для солирующего без сопровождения сумасшедшего. Но и она не удалась. Наумов умеет быть настойчивым. Я открыл один глаз, чтобы иметь возможность не только слышать, но и видеть неизбежный успех у зрителей, а сам читал в том же самом индифферентном стиле: «Как вам нравится ваш новый полководец!Как мне нравится построенный народец,как мне нравятся покойники и дети,саксофоны и ударник на рассвете! Потому что в этом городе убогом,где отправят нас на похороны века,кроме страха перед Дьяволом и Богом,существует что-то выше человека».
Здесь уже и Наумов был бессилен, что-либо сделать. На слове «полководец» девушки поняли, что такого предводителя им не нужно. Им бы быстрей до дому добраться, пока не окончательно стемнело. Всяких они видели на своём веку прилипчивых парней, но таких впервые. Бегство студенток университета даже позорным назвать нельзя. Скорее всего, так и французы в 1812-ом году не драпали. По крайней мере, войска императора не бросали помаду и зеркальце, где попало. Это всё равно, что знамя полка отдать на поругание врагам.
Игорь попытался догнать беглянок, чтобы вернуть им остатки девичьей чести, но всё тщетно. Тогда он положил передо мной помаду, изящное зеркальце и констатировал: «Вот, держи. Трофейные. Ты честно заработал». Мы допили пиво, и пошли на троллейбусную остановку. Вечер поэзии подходил к концу. Нужно было подготовиться к какому-то семинару или, возможно, лабораторной работе. Жизненные реалии выступали на первый план.
Прошло много лет. Произведения Иосифа Бродского теперь доступны всем желающим. Меня же порой беспокоит судьба двух милых выпускниц филологического факультета. Когда же они догадались, что в ТОТ вечер на ВДНХ в городе Киеве с ними очень странно общался не сам великий поэт? Или, может быть, всё ещё рассказывают знакомым об удивительной встрече с Нобелевским лауреатом? Если так, то я прошу прощения у души гения за беспринципное отношение к его творению и наглое присвоение романса ОДНИМ сумасшедшим поэтом.
ДИССИДЕНТ
Кто не знавал пивной бар «Бриз» на Подоле в начале 80-ых, тот либо не жил в Киеве, либо ВООБЩЕ не жил. Замечательная толкотня на входе, сделанного в виде перевёрнутой лодочки. Ещё более тесная толкотня к «доильным пивным аппаратам». Добродушная ругань. Тесные кабинки-каюты с декоративными иллюминаторами. И здесь тоже бывает синИм синё от форменной одежды, а не только в «Байконуре». Но «Бриз» всё-таки был достоянием всего прогрессивного человечества, а не только студентов КИИГА. Поэтому зарулить сюда в форме считалось моветоном. Хотя заповедь эту, неизвестно кем придуманную, мы постоянно нарушали. Чем же всё-таки был «Бриз» для гафовцев? Филиалом «вермутского треугольника» («Байконур» с пивом - пельменная с портвешком – гастроном со всем остальным), у которого городские власти оттяпали один тупой угол – пельменную. Зато два других, острых, угла радовали глаз и развивали воображение. «Бриз» и Шинок», «Шинок» и «Бриз». Какое умопомрачительное сочетание, не правда ли? Что-то сродни песне про шумящий камыш! Сначала размялся пивком с кетовым балыком от Саныча или Стаса, потом срочным образом закрепил успех в «Шинке» соточкой горилки с бутербродом, на котором пламенеет острой паприкой венгерский шпик, и стаканом томатного сока. Потом и фуникулёр ни к чему, чтобы подняться наверх, на крутой бережок, насладиться великолепными Днепровскими видами, поболтать на скамейке с чебуреком в зубах. Вот такой мне видится с высоты прожитых лет счастливое посещение Подола.
Приучился я периодически наведываться в «Бриз» на первом курсе с лёгкой руки незабвенного Наумова. Ходили мы туда обычно в компании с двумя однокурсниками Игоря, Гаврилой и Малым. Гаврила, Володя Савельев, занимался вольной борьбой. Не раз брал призовые места на универсиадах Украины. Хоть убей, не могу вспомнить, почему ему дали такое странное прозвище. Возможно, тут не обошлось без Наумова и его любви к «Золотому телёнку». Малого по паспорту звали Сергеем. Но об этом знали немногие. Для всего факультета аэропортов, впрочем, как и для девчонок с экономического факультета он оставался Малым. Сергей полностью соответствовал своему прозвищу. Тут не могло возникнуть каких-либо вопросов. В возрасте 19 лет от роду он выглядел, как школьник 6-го класса. Все события, так или иначе, связанные с участием Малого, заканчивались неизменным смехом. Особенно быстро покупались на его внешность женщины из числа домохозяек. Они жалели худенького парнишку, вынужденного шататься с нетрезвыми студентами, делились с ним продуктами. Малой ел невероятно много, но от этого конституция его организма никак не менялась. Во время процедуры распределения один из членов комиссии всё никак не мог поверить, что перед ним настоящий, без пяти минут, выпускник ВУЗа, прошедший полноценные офицерские сборы в летних лагерях, а не школьник-недоросток с наивным взглядом Незнайки. Да, кстати, именно по этой причине, своей моложавой (если здесь уместно это слово) внешности, у Сергея была исключительная популярность у экономисток. Те считали Малого вундеркиндом, который закончил среднюю школу в 12 лет. Им было интересно общаться с гениальным ребёнком. Серёга никогда не убеждал их в обратном. Ему тоже было интересно изображать из себя чудо природы. Я хорошо запомнил один эпизод, связанный с Малым, который произошёл на ВДНХ. Две развязных девицы лет 25-ти, сидевшие за соседним с нашей компанией столиком в летнем кафе, презрительно осматривая Серёгу, попеняли нам: «И не стыдно вам, юноши, такого сопляка пивом спаивать? У него ещё молоко на губах не обсохло!» Малой в ответ на это встрепенулся первым и ответил высоким мальчишеским голосом: «Тётеньки, я уже большой. А вступите со мной в интимную связь. У меня уже и поллюции были. Честное слово!» Тётенек как ветром сдуло. Они почему-то живо представили себе статью о совращении малолетних и постарались избежать конфликтов с законом самым доступным на тот момент способом. В середине пятого курса Малой начал расти не по дням, а по часам. Всего за несколько месяцев вымахал сантиметров на 15 и лишился своего замечательного милого недостатка. Обманутые прелестницы-экономистки сразу забыли своего героя, и при встречах называли теперь только полным именем. Как утомительно падать с пьедестала!
С этой Наумовской гвардией скоро перезнакомились и мои друзья-приятели. Обе команды приглянулись друг другу, и началось перекрёстное общение факультетов. Особенно грешил этим Саныч. Частенько Олег пропадал в гостях у Наумова без меня. И, кстати, первым с нашего курса воочию лицезрел Республику Свободных Нильских Крокодилов вместе с Игорем. Но об этом речь впереди.
А теперь небольшая зарисовка, связанная с «Бризом». В тот вечер народу в баре было, как обычно, много. Наша компания состояла из Наумова, Саныча, Стаса и меня. Мы терпеливо простояли около часа в очереди, зашли под перевёрнутую лодку и сразу окунулись в атмосферу мужского клуба в восточнославянской транскрипции. Под невысокими потолками висел сизый табачный смог, в уютных кабинках на 4-ых человек набивалось до десятка жаждущих. Свободных кружек катастрофически не хватало. Но всё же нам вскоре удалось завладеть не только сидячими местами, но и гордостью советских стеклодувов – кружками пивными, ёмкостью 0,5 л по цене 35 копеек за штуку. Пиво было необычайно вкусным с дарами Дальнего Востока, прихваченными с собой в ассортименте. Вечер явно задавался. Теснота не была тому помехой. Главное, чтобы собеседники были приятными, солёная соломка не подмокшей, а пиво налито «с пенкой под ободок». Итак, сидим мы себе за столиком, беседуем. И тут к нам подсаживается несуразный мужчинка неопределённого возраста, звания и сословия. Но ближе к простому народу, чем студенты, это точно. Ибо на его ругах наколки в стиле примитивизма, в карманах вошь на аркане пасётся, а стипендией не пахнет по определению. В руках у мужика пустая кружка, в которую он вцепился, чтобы не отобрали лишённые тары любители пива. Денег у него явно уже нет (или не «уже», а ВООБЩЕ), но он на что-то надеется. Просто так ему наливать никто не станет, дело понятное. К студентам КИИГА сел, не к мальчикам-мажорам. Форму гафовскую в Киеве всяк знает. Это бесспорно. Следовательно, удивлять нас чем-то из ряда вон мужичок собрался, если хочет приобщиться к ячменному напитку от наших щедрот. Но мы сидим без видимых признаков, что понимаем его намерения. Один Наумов в сторону еле слышно произнёс: «Полку народных сказителей прибыло, разувайте уши. Лапша подешевела». Сосед с пустой кружкой оставил безо всякого внимания слова Игоря, поскольку приступил к впадению в транс. Он вдруг закрыл глаза и начал раскручивать себя по спирали, согласуясь со своим внутренним ритмом, скрытым от посторонних глаз. Сначала звуки, исходившие из рваной щели в бедноватом подворье небритых щёк, были нечленораздельны и абсолютно не идентифицировались ни с одним языком мира. Но вскоре органчик (это я почему-то представил одного из градоначальников города Глупова) начал понемногу налаживаться. Смазка расплавилась, потекла по шестерёнкам, и мужичок зашёлся в благостном речитативе. Благостный-то был только тон, а вот слова совсем наоборот – жутковатые, заунывные и совсем не патриотические (для того времени, разумеется). Смысл их был таков примерно. Некий зек откинулся с зоны и пришкондыбал на Красную площадь в Москве. Но его не пустили, поскольку он своим видом портил картину социалистического благолепия. Тогда этот зэк принялся шаманить, вызывая дух усопшего вождя с тем, чтоб ему пожалиться… Одним словом, грустная история, зарифмованная в поэму. По-видимому, без конца и без края. Наш мужичок периодически открывал один глаз в тайной надежде, что уже вот-вот. Сейчас начнут угощать. Но мы попросту не обращали на сказителя никакого внимания. Тот принимался злиться и от этого читал всё громче и громче. Вскоре за соседним столиком тоже стали прислушиваться. Чуть-чуть пахнуло жареным. Хотя штатных сотрудников глубинных буровых работ в заведении, кроме бармена, не водилось, а он далеко от нашего столика. Но где гарантии, что среди посетителей нет какого-нибудь «барабана»? Первым оценил ситуацию Наумов. Он прервал рассказчика резким вопросом: «Так вы диссидент, батенька?» Мужик нервно дёрнул кадыком, сглотнул слюну, выпучил глаза и доложил с гордостью: «Да, я сидел! Статья 106, часть вторая!» За проявленную смелость и находчивость мужичок был презентован половиной кружки пива и на радостях побежал читать свою поэму дальше в самый дальний угол «Бриза», где, по слухам, у стен не было ушей. Больше в своей жизни настоящих диссидентов мне встречать не доводилось.