Рука моя так и тянулась озаглавить эту байку «Особенности национального сенокоса…» Но строгий голос внутреннего редактора пресёк это желание на корню. Доколе? Доколе можно эксплуатировать столь замечательную преамбулу, придуманную Рогожкиным для своего знаменитого фильма? Наступив на горло собственной песне, назову свою миниатюру до обыденности просто: НА СЕНОКОСЕ
Происходили ниже описываемые события в конце лета 1987-го года. В те замечательные времена всякое промышленное предприятие просто обязано было приходить на помощь унылым, вечно пьяным и аморфным колхозникам, чтобы решить Продовольственную программу Державы. Не миновала чаша сия и нашу Колвинскую геофизическую экспедицию, которая базировалась в Печоре совсем недавно, с 1984-го года. Начальник экспедиции (вот чудо – так чудо!) Куприянов Александр Михайлович (в народе просто – Купер), впрочем, как и главный инженер, Андреев Владислав Славович (в народе просто – Владик) в передовых рядах УСТРОИТЕЛЕЙ коммунизма не состояли. Но этот, на первый взгляд, абсурдный факт (тогда всё руководство предприятий ПРОСТО ОБЯЗАНО было состоять В… и следовать Марксову учению), не спас экспедицию от всеобщей сельскохозяйственной повинности, так неожиданно пришедшейся ко двору северному селу. Вызвали Купера с Владиком в Печорский горком нашей любимой партии, насовали в нос всяких решений от Горбатого Мишки и принудили принять участие во всеобщем карнавале, который назвали, не как это полагается в Бразилии, а вполне по-местному – сенокос.
Кстати, почему вдруг я вспомнил этот «позолоченный» период своей трудовой деятельности? Объясняю. Произошло замыкание проводков в моей голове, когда я брал пиво в ларьке и услышал беседу практиканта из речного училища, который ходил в летний сезон матросом на самоходной барже. Продавщица (по всему вероятию, родственница парня) спрашивает: «Пришёл из рейса, Коля? Ну и как, где были?» Он отвечает: «В Приуральске». «Небось, всё на танцах пропадал?» - голос родственницы был полон ностальгии по утраченной молодости. «Да, нет, - отвечает парень, - Там на улицу опасно выйти. Арматуру об спины разгибают». Не знаю, почему, но вспомнились мне те давние годы в Приуральске. Тогда и с арматурой в селе обстояло получше – вся прямая была. Да и ассимиляция проходила, хоть и со скрипом, но без большой крови. Хорошо, оставим рассуждения философам, а сами вернёмся в памятную для меня историю.
Я в это лето уже вернулся из положенного трудового отпуска и был готов приносить пользу родной экспедиции в меру своих инженерных сил. Вместе со мной был и второй такой же деятель – Сашка Гурин. Это тот самый второй инженер (в порядке приёма на работу) на будущем ВЦ. Итак, ВЦ покуда строят, а мы с Сашкой уже геофизический хлеб жуём. Призвал нас в начале августа Купер к себе в логово и, без права обжалования, заявил: «Вы тут у меня вдвоём только воздух пинаете, без дела ходите. Давайте-ка, отправляйтесь на сенокос бригадирами». Что толку объяснять начальнику, что мы не просто воздух пинаем, а со знанием дела? То есть, строителям на ошибки указываем, своё будущее рабочее место облагораживаем. Например, промышленный кондиционер KS-4 помогли в нужное место приспособить и план разводки охлаждающей жидкости поменять. Куперу и так всё известно досконально про нашу деятельность. Он бы нас с Сашкой просто так держать не стал, если бы почуял, что мы только в перегонке кубометров воздуха в ограниченном пространстве базы экспедиции смыслим. Молодец, одним словом, Купер. Заранее костяк ВЦ закладывает. Да не просто так, а чтобы сами мы на своей шкуре поняли все тонкости вспомогательного обеспечения. Это так он нам про воздух сказал, по привычке. Он всем, кого уважал, так говорил. А кто и не работник, а так себе деятель-рвач, для Купера и не существовал вовсе. Такие в экспедиции долго не задерживались. Никто из них никогда от Купера таких слов, как мы с Гуриным, и не слышал. Михалыча любили все в экспедиции. Даже те, кого он гонял, как последнюю собаку. Потому, что все чувствовали его житейскую справедливость и личную заинтересованность в деле, которую никаким партийным лозунгом не приукрасить. Купер отличался высоким ростом (под 190 см) и косой саженью в плечах. Глаза карие и круглые. Медведь-шатун, два и только. Особенно, если присовокупить к этим внешним данным излюбленный коричневый цвет костюма. Михалыч начинал работать обычным сейсмиком в Оренбургских степях. Там же и женился на геологине Татьяне Георгиевне. Она в нашей экспедиции так и работала в геологическом отделе. Кстати, в геологии достаточно сильно распространена семейственность. Но, что самое удивительное, при всём при этом, не вписываясь ни в какие «совковые» традиции, никому из супругов преимуществ сие обстоятельство не давало. Наоборот, муж-начальник со своей жены спрашивал вдвойне. Не знаю, кто завёл такую традицию, но так раньше было. И ещё хочу сказать пару слов об этом нашем начальнике экспедиции. Уважительно он к тем, кто дело знал, относился. Никогда не давил, свою волю не навязывал, если чувствовал, что спецы всё правильно и без него делают. С таким руководителем хоть куда пойти можно. Да, вот не довелось. Через два года назначили его главным инженером объединения «Печорагеофизика», а чуть позже и я из геофизики ушёл. Встречались мы, правда, один раз на свадьбе Куперовского сына Женьки, но тогда ему и в голову не пришло со мной о работе разговаривать. Я пристроен был неплохо на мясокомбинате, а геофизика тогда в полном пролёте была.
Ну, вот, теперь можно и к делу перейти. А то разозлённый читатель меня уже, чувствую, костерит почём зря. Назначили нас с Гуриным бригадирами коллективов, которые поехали вверх по Печоре поднимать сельское хозяйство. Я-то уже второй раз на сенокос попал. Летом 1986-го года мне довелось вкусить этой пыльной высушенной травы до зелёных чертенят в глазах. Тогда я рядовым работником был. А Сашка в первый раз ехал, и сразу в бригадиры угодил. Моя бригада в Приуральске обосновалась, а Сашкина в Денисовке, что километрах в 10-ти вверх по течению. Добирались своим транспортом. У экспедиции на балансе судно числилось водомётное под известным в стране логотипом «Зарница». Мою бригаду поселили в бывшую школу – здание почти без крыши, но с печкой. Кровати с панцирными сетками предоставили. Даже занавесочки тюлевые в окна не преминули повесить. Работайте, дескать, ребятушки, покуда не посинеете, а мы тут всем нашим совхозом поглядим за вами, да и возрадуемся. Работали мы на острове, что против Приуральска в Печорском русле произрастал. Каждое утро нас переправляли туда на моторных лодках и бросали на целый день. В нашу задачу входило ходить за косилками на тракторной и лошадиной тяге (где трактору тяжело приходилось по причине отсутствия дорог), ворочать сено, сушить его и затем сбивать в копны и стога на зимнее хранение. А там, в буераках и лощинах, куда и лошадям не пройти, там косили сами вручную. Впрочем, и на лошадях мы косилки освоили быстро, поскольку были в нашей бригаде замечательные парни из Дагестана. Они ещё в детстве всю сенокосную науку постигали. Одного из них звали ГулИ, а другого не помню как. Пусть будет Ахметом. Гули маленький, щуплый, как инкубаторский цыплёнок. Русским языком он владел великолепно, только лёгкий акцент выдавал в нём представителя Кавказа. Гули был на пару лет меня старше, но за свои тридцать лет столько успел повидать, что просто удивительно. Он служил где-то в Сибири. После армии остался там и работал разнорабочим, лесничим, строителем. Позднее вернулся к себе в Махачкалу и устроился на плавбазу матросом. Три года бороздил просторы Каспия, но потом у Гули проснулась давняя любовь к Северу. Он бросил всё и приехал в Печору. В этот раз до Сибири дело не дошло, поскольку тяжело оттуда на малую родину добираться. С Европейского Севера – намного проще в Махачкалу доехать. Гули в поле работал геофизическим рабочим. Их ещё на сленге «косомотами» называли. То есть, перед произведением взрывов в скважинах такие рабочие разматывали 48-ми или 96-ти канальные кабеля с датчиками упругих колебаний на конце. Датчики втыкались через несколько десятков метров друг от друга. Так что вы можете себе представить длину и вес такого кабеля. После «отстрела», когда сейсмостанция зафиксировала отражённые упругие волны (запись производится 2 секунды), кабель вновь сматывается, а балок с «Прогрессом» переезжает на следующий участок, где бурильщики уже насверлили скважин, а взрывники опустили в них ВВ (взрывчатые вещества). Кабель снова разматывают, и всё повторяется заново. И таких разматываний-сматываний в сутки может быть до ста раз. Представляете, какое должно быть здоровье у «косомотов». Гули, несмотря на свои невеликие габариты, сумел быстро приспособиться к такой лошадиной работе. Его тело состояло из свитых в узлы мышц, чуть прикрытых смуглой кожей. По нему вполне можно было изучать анатомическое строение мышечной массы человека, на просвет. С Гули мы потом не раз сталкивались по работе. А однажды я даже был у него в гостях. Проживал мой маленький дагестанец в землянке в районе Печорского «Шанхая». Землянка у него была довольно здорово обустроена. Почти однокомнатная квартира с электричеством и русской печкой. Гули мечтал прожить там 6 лет, чтобы иметь полное право получить прописку по этому адресу. А тогда впереди его ждало счастье. Поскольку при сносе ветхого жилья, он бы уже смело мог требовать ордер на новую благоустроенную квартиру. Не получилось. Землянку сравняли с землёй за два месяца до заветных 6-ти лет. Сейчас Гули живёт в общежитии, а работает на складе ВВ в одной из двух полевых партий, которые остались от Колвинской экспедиции. Он не женат. По-прежнему любит читать и остаётся всегда жизнерадостным и весёлым оптимистом.
Опять меня занесло не туда. Вернёмся к сенокосу. Второй дагестанец, Ахмет, был в отличие от Гули, здоровенным и молодым. Он только недавно из армии пришёл. Ещё в нашей бригаде трудились белорус Володя, который, вероятно, по запавшей на генетическом уровне привычке стогование называл «окучиванием». Самой колоритной фигурой в этом коллективе, несомненно, можно считать Лёшку Мухина. В то время он ещё, кажется, не стал начальником сейсмоотряда, но всё к тому шло. Лёшка держался несколько особняком от остальных. Он постоянно уходил в себя и редко оттуда возвращался. Наверное, поэтому и стал позднее программистом в СП «Байтек-Силур». А всего в нашей бригаде было человек 8-10. Столько же и в Даниловку уехало с Гуриным. Погода стояла замечательная, на небе за всё время работы не было ни облачка. Запахи прелого сена тревожили какие-то тайные глубины души. Воздух звенел и чистотой и первозданностью. Но особенно сильными были утренние впечатления, когда на противоположном берегу открывался бледно розовый Саблинский хребет. До него по прямой не менее 30 километров болот было, но казалось, что стоит только перебраться на лодке в прибрежные кусты правого берега Печоры, потом пройти немного, и ты окажешься в горах. Именно тогда я и решил для себя, что непременно побываю на Приполярном Урале ещё раз, хотя только недавно оттуда вернулся.
Неделю мы уже работали, когда наше терпение стало лопаться. Дело вот в чём. К 7 утра мы уже, как пчёлки, пашем и скирдуем на острове, а местные колхозники прибывают туда только часам к 10. Рабочий день у них начинался незамысловато. Они сразу разводили костёр и садились пить чай. Пили до полудня. После чего стремительно залезали в лодки и отправлялись домой обедать. Мы же перекусывали наскоро прямо на острове и снова впрягались в работу. Нормальное питание у нас было только с утра и вечером в местной чайной, славившейся своими котлетами и блинчиками с жирным деревенским творогом. Такой подход к делу местного населения не мог не раздражать. Особенно, если учесть, что нам периодически требовался трактор с косилкой. А тракторист или чифирём себя тешит, или брагу хлещет (спиртного-то в пору сенокоса в деревни тогда не завозили). В таких ситуациях мои дагестанцы запрягали лошадей, прицепляли косилку и гоняли по травостою, как дети кочевых народов в период Золотой Орды. Вечером после работы я пошёл домой к колхозному бригадиру, чтобы расставить все точки над «Ё». Бригадиром была женщина средних лет. Когда я переступил порог её дома, то сразу почуял смердящий запах барды (это так отходы спиртового производства называются), которой был удобрен огород. В доме шла бестолковая деревенская пьянка без тостов, без разговоров, с единственной целью – быстрее упиться и упасть под стол. Когда я заявил свои претензии на право совместного труда с одухотворёнными и трезвыми колхозниками, то чуть не получил заряд дроби от одурманенного самогоном и брагой мужика, оказавшегося мужем бригадирши. На следующий день мы не стали приступать к работе, а сидели на острове в ожидании наших подшефных. Нервно курили в предчувствии предстоящей борьбы. Когда лодки с колхозниками тюкнулись носами в песчаный плёс, те сразу начали стыдить нас в полной несознательности. Почему, дескать, мы ещё не в поле. Делалось это в издевательской матерной форме. Тем временем их костровой уже чайник принялся над огнём прилаживать. Традиции наши подшефные менять не хотели, ни при каких обстоятельствах. Двое дюжих молодцов из лодки молочную флягу с брагой на берег выкатывали. Ничего не предвещало урагана. Но, тем не менее, он пронёсся над задурманенными ещё после вчерашнего головами ленивых колхозников, вступив в противоречие с прогнозом погоды, обещавшим безоблачное небо. Первым к местному контингенту подрулил Ахмет. Он нежно затушил костёр брагой из 38-литровой ёмкости. Потом сказал замечательную фразу: «Сыдым нэ будэм! Работать нада! План давай!» Колхозники ошалели от такой наглости и стали наливать кровью свои бледно-жёлтые испитые лица. Но тут к Ахметке примкнула вся наша бригада. Володя нервно теребил косу, приноравливаясь, как ему лучше окучивать бездельников. Лёшка Мухин, не выходя из своего задумчивого самосозерцания, поигрывал топориком. Остальные члены бригады демонстративно опирались на черенки от остро заточенных лопат. Таких мощных аргументов в наших руках подшефные увидеть, уж, совсем не ожидали, но попытались возражать. А один из них, по видимому старший, даже начал угрожать, намекая, что вечером нам будет противостоять значительно больше народу на «большой земле». Тогда Ахмет приподнял бригадира за ворот давно нестиранной рубахи и сказал просто: «Зарэжу! А дом твой сожгу. Всю деревню сожгу! Работать нада!» В тот день наши колхозники даже на обед не поехали, опасаясь подходить к берегу, вдоль которого скакал дагестанский джигит на огненно рыжей кобыле без седла и узды, как скифский воин. Только вместо акинака Ахмет в руке плётку сжимал и помахивал ей задорно и весело. С того момента власть переменилась. Колхознички работали в полную силу, а мы оказывали только шефскую помощь, как это и полагалось по науке.
Прошла ещё неделя. К нам в школу заглянул как-то председатель с центральной усадьбы. Всё не мог не нарадоваться, что мы местный народ заставили пить на время бросить. А ещё он сказал, что в Даниловке дела похуже идут. Там в один день даже на работу никто не вышел. Зная Сашку Гурина, я подумал, что, видно, попал он в какой-то нехороший переплёт, если там не задалось что-то. И точно. Так и оказалось. Буквально на следующий вечер возле школы затарахтел раздолбанный ЗИЛок. Оттуда Гурин выскочил и к нам пожаловал. Вот что он рассказал. В первый воскресный день его бригада работала только до обеда, потом в баню пошла, потом танцы в клубе посетила. На этих-то танцах и объявилась беда. Сначала в виде разливанного моря томатной браги, именуемой шмурдяковкой, а потом уже и в виде местных девиц, начисто лишённых романтизма и стыда. Свои-то, местные особи противоположного пола, их никак не могли устроить по причине утраты мужских сил на почве перманентных запоев, идти на панель им не представлялось возможным, так как других клиентов, кроме бригады косарей из Печоры попросту не было, а на Тверскую в Москве кто же их пустит. Поэтому служанки порока, не мудрствуя лукаво, сами припёрлись в гости к представителям Колвинской экспедиции. Случилось всё в Сашкино отсутствие. Он как раз в Кедровый Шор (там центральная усадьба располагалась) ездил, чтобы с документами разобраться. В сенокосную страду перерывов не полагалось никому. Вернувшись вечером, Гурин обнаружил, что за русской печкой в старом детском саду (там жила его бригада) уже заряжено три фляги со шмурдяковкой. Посередине комнаты стоит наполовину осушенная ёмкость (её, вероятно, у местных в долг взяли), а на панцирных сетках творится действо, которое только в немецких порно-фильмах и увидишь. Девицы, почти невменяемы от пьянства, и лишённые даже фиговых листков на несказанно востребованных местах полезли к Сашке с гнусными предложениями. Он еле отбился. Мужиков начал в чувство приводить, а те – ни в какую. «Даёшь праздник души!» - орут. Два дня с ними Гурин бился, после чего плюнул и ко мне приехал совет держать. Я спросил Саню, а хоть какие-то средства предохранения в его бригаде были или нет. На что он ответил довольно забавно: «Кроме косы-литовки и двух серпов, никаких». Я поинтересовался, воспользовался ли он этими радикальными инструментами. Гурин грустно ответил: «Не хватало ещё на зону попасть за ЧЛЕНОвредительство». Стали мы думать, что делать. Ставить в известность Купера не хотелось бы. Тогда он попросту всех уволит и фамилию не спросит. Решили ехать в Даниловку, а там действовать по обстоятельствам. В машине Сашка протянул мне трёхлитровую банку с розовой жидкостью. «Вот, конфисковал остатки шмурдяковки. Не хочешь попробовать?» - спросил он. Я попробовал. Этого глотка хватило на два дня. Во рту оставался противный привкус распаренных галош пополам с гнилыми помидорами. Содержимое банки вылили на землю и тронулись в путь. Вблизи Даниловского бывшего детского сада, а ныне публичного заведения самого низкого пошиба, аромат давленных в галошах помидор внезапно возник из темноты в виде розового облака над красным фонарём, заимствованным с Риппер-бана. Зашли мы с Гуриным внутрь, зажав носы, и увидели заснувший от усталости и реализации самых смелых желаний сексодром во всей красе. Женские ягодицы были перемешаны с кирзовыми сапогами, мужским и женским бельём не первой свежести, яичной скорлупой, хлебными корками, благоухающими бражными лужицами и позавчерашними портянками. В живых не было никого. Изредка тишину нарушали сонные вздохи и всхлипы, да шуршание пьяных тараканов на липком полу. Мы с Саней первым делом вынесли на улицу фляги с «несозревшей» брагой. Слили её в канаву. Потом приступили к эвакуации девиц. Бесчувственные тела складывали на крыльце, где они начинали помаленьку оживать в прохладе ночи. Женскую одежду выкидывали следом. Вскоре спальное помещение оставалось заполненным только мужской помятой плотью. Бригада так и не проснулась. Девицы на улице вопили о том, что им обещано ещё по нескольку литров шмурдяковки, и они не уйдут просто так. Но вид разъярённого Гурина заставил их поменять планы. Они двинулись в деревню, освещая ночную улицу своими белоснежными задницами. Одеться им почему-то не приходило в голову. Красный фонарь беспутной Гамбургской улицы потух сам собой.
Вы спросите меня, чем закончилось дело. Закончилось оно прозаически. Назавтра Сашка предложил своей бригаде выйти на работу. Он оставил за отказниками право не делать этого, но при этом информировал бригаду, что в таком случае обо всех художествах будет немедленно сообщено Куперу по телефону. Этого оказалось достаточным, для того чтобы сенокос продолжился в штатном режиме. А осенью Печорский кожно-венерологический диспансер пополнился несколькими новыми клиентами, которые по причудливому стечению обстоятельств осуществляли Продовольственную программу в одном и том же месте. Но бывалых врачей это обстоятельство нимало не удивило.