III.

Ничего нет хуже вопросов, на которые нельзя дать ответ.

Мысленно Сергей Сергеевич обратился в далёкое прошлое, где видел юного Серёжу со стороны, как будто читал роман о самом себе. Почему же он выбрал именно этот путь?

Революция застала Ненарокомова уже на последнем курсе естественного факультета университета в Северной столице. Уже больше двух лет гремела Вселенская война, и Питер жил тревожной жизнью прифронтового города. Но это по большому счёту не нарушало заведённого столичного распорядка, только вот на продукты были введены нормы потребления, да участились спровоцированные большевиками забастовки. Первую революцию Сергей принял  целиком и безраздельно. Идеи бородатых основоположников тревожили юную романтическую душу. Сергей верил, что теперь на земле воцарится справедливость и братские отношения совершенно незнакомых людей. Боже, как он тогда ошибался! Но понимание этого придёт значительно позже. Нельзя сказать, чтобы Ненарокомов участвовал в революционном движении в канун отречения государя-императора. Он прилежно учился, постигая премудрости наук, не отвлекаясь, ни на что другое, поэтому революция грянула для Сергея, как гром среди ясного неба. Занятия в университете продолжались, но теперь студенческая братия проводила больше времени на митингах, чем на лекциях и семинарах. Император отрёкся от престола, но Вселенская война продолжалась, и чувствовалось, что этим всё не закончится. Так и вышло. Потом свершилась другая, Народная революция, как её называли вожди. Хотя позднее выяснилось, что ничего общего с революцией не имело места. А был обыкновенный переворот, приведший к власти честолюбивых палачей. Но ни Ненарокомов, ни его университетские товарищи тогда этого не поняли. Большей части из них не удастся понять этого и позднее. Им будет суждено погибнуть ещё до этого горького понимания. А тем временем университет закрылся, поскольку к Питеру подходили войска Юденича, усиленные летучими отрядами суомских кровожадных снайперов. В городе объявили всеобщую мобилизацию. Ненарокомов был в числе первых добровольцев, желающих защитить молодую демократию. Его направили рядовым во вновь сформированный полк имени красного товарища Марата. Сергею выдали старенькую, видавшую виды, трёхлинейку и два патрона – с боеприпасами было туго. Попрощавшись с родителями, Ненарокомов заспешил на вокзал, откуда добровольческий полк отправлялся прямиком на северо-западный фронт.

 

 

В первом же бою Ненарокомову удалось разжиться морским маузером и целой цинковой коробкой патронов к нему. Как ни странно, он не испугался свиста пуль и воя снарядов, целиком положившись на свою судьбу. Первым же выстрелом Сергею удалось свалить далёкую фигурку, поднявшуюся в атаку по команде офицера. И тогда Ненарокомов ничего не почувствовал в своей душе. Ему казалось, что это не человек был убит им, а упала мишень, раскрашенная в болотно-серый шинельный цвет, в городском тире. Маузер достался Сергею после того, как вражескую цепь, прорвавшуюся сквозь редкие клубы колючей проволоки, вынесло к окопу, который занимал его добровольческий полк. Второй патрон был безрезультатно расстрелян в сторону наступавших. Штык, как назло, не слушался в озябших руках и не желал примыкаться к винтовочному стволу. Уже можно было различить лица атакующих. Их рты были изуродованы яростным «У-р-р-р-а-а!», а папахи с кокардами зловеще покачивались на фоне хмурого дождливого неба. «Это всё, конец», - пронеслось в голове Сергея. Он приготовился к смерти, но перехватил трёхлинейку за дуло, чтобы ещё успеть размозжить кому-нибудь череп. Неожиданно рядом с ним вырос здоровенный мужик в распахнутой шинели. В руке он сжимал неправдоподобно огромный морской маузер с прикладом. Здоровяк плюхнулся в окоп прямо рядом с Ненарокомовым и нажал на курок. Сергей краем уха услышал, как пуля расщепила деревянный столбик, укрепляющий окоп от осыпаний, позади него и понял, что враг промахнулся. Вероятно, точно прицелиться тому помешал долгий бег к позиции Сергея. Ненарокомов попытался ударить врага прикладом, но замах вышел слабым, и удар не причинил никакого вреда нападавшему белогвардейцу. Едва скользнув по плечу, украшенному золотым погоном, винтовка буквально рухнула на дно окопа, по инерции прихватив Сергея с собой. Это и спасло Ненарокомову жизнь. Второй выстрел маузера оглушил Сергея, он прозвучал где-то над головой. А затем белогвардеец рухнул на Ненарокомова, придавив всей своей не малой тяжестью. Сергей столкнулся с ним лбом и неправдоподобно близко перед собой увидел широко раскрытые остекленевшие глаза. Изо рта белогвардейца вытекала тёмная густая струйка совсем не похожая на кровь. Скорее она напоминала плохо размешанный сурик. С шинели на длинной распустившейся нитке свисал двуглавый орёл в посеребрённой оправе пуговицы. Орёл, казалось, сверлил Ненарокомова во все четыре глаза, а тому слышался шелест крыльев, который причинял нестерпимые мучения. Сергею стало дурно, и он лишился чувств. Когда же очнулся, то обнаружил себя сидящим в землянке. Было темно и сыро, и только дальний угол освещался самодельным светильником из снарядной гильзы. Напротив сидел весёлый круглолицый человек с до боли знакомым лицом. Ненарокомов без труда узнал в нём Авенира Распопова, мальчишку с соседней улицы. Правда, мальчишкой теперь его уже назвать было нельзя. Перед Сергеем сидел на корточках опытный боец в ободранной комиссарской кожанке, перетянутой ремнями портупеи и фуражкой с маленькой, как уголёк, звёздочкой. «Живой, Серёня? – спросил он. - Я тебя только сейчас признал. А поначалу думал, кто другой – уж больно ты, брат, белый был. Белее самого Юденича». Авенир хохотнул. «Где этот?…» - пересохшими губами спросил Сергей. «Закопали его давно, - не дал договорить ему Распопов. - Повезло тебе, брат, Серёга. Пуля только кожу с уха содрала. Контузило тебя слегка – и всех делов. Шумит в голове-то? Не тужи. Пройдёт это скоро». Ненарокомов только теперь понял, что голова действительно раскалывается, а правое ухо раздулось, как варёная пельменина. Он потрогал его и убедился, что кровь уже запеклась. «И давно я здесь? Где беляки?» - спросил он. «Так, почитай, уж, часов шесть. Я же этого хлопчика на штык насадил. Прямо в лёгкое угодил». Так вот почему была такая чёрная кровь, догадался Сергей. Авенир продолжал: «Вовремя я к тебе подоспел, а то бы ты давно с архангелами беседовал. Похоже, это у тебя первый бой был. Молодец, что не испугался. А беляков мы отбили, мама не балУйся. Вдарили на всю их широкую морду. Так что давай, Серёня, за твоё боевое крещеньице выпьем. Ты у нас герой сегодня». Авенир протянул ему полную алюминиевую кружку с ароматом полыни и гвоздики. «Ты пей-пей, не смотри на меня. Я успею. Это я спирт настоял по маминому рецепту. Тебе сейчас необходимо. Давай, брат». Ненарокомов выпил залпом и закусил протянутым диким яблоком. Он не привык пить такими дозами, к тому же стресс, полученный в первой схватке с врагом, давал себя знать. Он сразу же начал задрёмывать, и последующие слова Распопова слышал уже откуда-то издалека: «Я уже давно воюю, третий годок скоро пойдёт. Я, Серёга, учился в технологическом в Питере, пока  в армию не призвали. С тех пор вот всё под ружьём. Комиссаром недавно назначили. Хорошо всё-таки, что я тебя встретил. С земляком завсегда веселей воевать». Потом сквозь обрывки нереальных снов Ненарокомов слышал, как Авенир звякал кружкой, крякал, занюхивая рукавом выпитое и укладывался спать в другом углу землянки. Утром голова болела уже меньше. Лекарство по рецепту мамы Авенира действительно помогло. Первый выпавший снег украшал бруствер окопа. Распопов растирал этим снегом своё крепкое поджарое тело. Увидев, что Сергей проснулся, он извлёк из дальнего узла землянки тот самый маузер, который чуть было, не стал причиной смерти Ненарокомова, и протянул его земляку: «Держи, владей. Теперь он твой. Честно заслужил».

 

Прошло около полугода. Сергей понемногу привык к своей службе. Он научился спать на снегу, завернувшись в шинель, спать под артиллеристскую канонаду стоя и по колено в жидкой грязи, мыться в ледяной воде и не терять самообладание в самых отчаянных ситуациях. Он подружился со своим спасителем и стал тому верным помощником в его комиссарских делах. Частенько они по вечерам фантазировали, как после войны закончат обучение и станут приносить пользу Родине на ниве мирного жизнеустройства. «Эх, Серёга, - говорил ему Авенир, - вот одолеем всех врагов. Такая, брат, жизнь наладится – просто сам себе завидовать начинаешь!» Друзья не думали, что могут погибнуть в этой мясорубке междоусобиц, потрясающих страну. И, действительно, и пули, и снаряды, и шашки казацкой конницы миновали их шальные отважные головы. Авенир Распопов был родом из семьи Костромского плотника, но обладал живым и сметливым умом. Он оказался в числе немногих детей из простых семей, которым своим упорным трудом удалось заслужить то, что они получали высшее образование за государственный счёт. И теперь он дрался за то, чтобы любой мог получить передовые знания науки, не зависимо от происхождения. Некоторые его мысли немного коробили Ненарокомова. Он не соглашался с Распоповым. Иногда они спорили до хрипоты о будущем государственном устройстве, о справедливости для всех. Но строптивая жизнь показала, что оба ошибались. Но поймут они это значительно позже. И оба встретятся снова уже при других обстоятельствах, которые опять поставят земное существование Сергея в зависимость от находчивости и удачливости друга-земляка. А пока, пока они хлебают из одного котелка, спят в одной землянке, делят все невзгоды и неудобства походного быта.

В один из дней временного затишья Сергея настигла дурная весть. Принёс её ординарец командира полка. Из Питера Ненарокомову сообщали, что его родители были убиты какими-то подонками во время ограбления квартиры. Задержать их не удалось. Не удалось также Сергею и похоронить родителей. Он опоздал на целый день, когда его отпустили на кратковременную побывку, и он смог только поклониться родным могилам на Волковом кладбище. В день его возвращения на фронт полк прорвал оборону противника и обживал новые позиции. Сергей с Авениром сидели в уютной не разграбленной избе возле уцелевшей жарко натопленной печи и поминали родителей Ненарокомова. «Ты того, Серёга, не расстраивайся очень. Все под богом ходим. А сволота эта ещё ответит за всё!» Не сказать, чтобы Распопов выразил своё соболезнование как-то особенно и задушевно, но Ненарокомову стало немного легче.

Сергей заматерел и набрался бесценного боевого опыта. Вскоре Ненарокомов уже командовал ротой, а бойцы, несмотря на молодость, величали его теперь только Сергей Сергеевичем, не иначе. Полк имени французского революционера Жана Поля Марата был переброшен под Москву, куда рвались офицерские полки генерала Деникина. Бои шли жестокие. Порой полуразрушенные деревеньки в течение суток переходили по нескольку раз из рук в руки. Местное население ещё не успевало осознать, что в самой большой избе расположился штаб «белых», как через час над ней уже поднимался красный флаг. Мало помалу многократное превосходство червоноармейцев привело к неизбежному – Деникинская армия отступала. В это время и случилось то самое событие, которое повернуло всю жизнь Сергея и сделало возможным всё то, что случилось с ним потом. Удивительные встречи и удивительные события, очищающий катарсис и… Но, обо всём по порядку. Сергея откомандировали в столицу, чтобы доставить захваченный в боях архив вражеского штаба. Он простился с Авениром и в соответствии с приказом отправился в путь. С ним было два десятка бойцов. Ехали конным манером, стараясь придерживаться дорог, чтобы не нарваться на какую-нибудь банду, величающую себя не меньше, чем освободительной армией. Освобождали эти молодцы, правда, только от ценностей и жизни зазевавшихся путников. К вечеру первого дня движения отряд остановился в полуразрушенной церквушке брошенного села. Под утро часовой поднял тревогу. На село намётом летела банда батьки Мазая. Бойцы во главе с Сергеем приняли бой. Позиция возле церкви была достаточно удачной. Им успешно удавалось отражать нападение врага. Капризная дама Фортуна явно благоволила сегодня Ненарокомовскому отряду. Раненый в руку батька Мазай приказал отходить, но, испугавшись, что его немногочисленный отряд начнут преследовать, решил припугнуть «красных». У бандитов было невесть откуда доставшееся им полевое орудие. Скорее всего,  они прикатили его с места боевых действий. Правда, снаряд был всего один. Этот-то снаряд разорвался в церковном пределе, влетев в оконный проём. Сергея подбросило в воздух и опрокинуло на пол. Он чувствовал, как десятки мелких металлических осколков впились в его тело и буквально разрывали его изнутри. Боли он не чувствовал. Просто было невыносимо жарко и тесно внутри собственного тела. Белое сияние с Олиным лицом в центре накрыло его, и больше Сергей почти сутки ничего не чувствовал. Перед тем, как потерять сознание, он успел только услышать чей-то тревожный голос: «Гляди-ка, живой командир. Давай, ребята, быстро его на станцию везите!» Ненарокомова доставили на ближайший железнодорожный разъезд, где нашёлся перевязочный материал и медикаменты. А спустя полчаса Сергей уже трясся в теплушке поезда, уносившего его в Москву. Здесь Ненарокомова поместили в военный госпиталь. Опытный хирург умело извлёк все осколки и позднее отдал Сергею на память. Ранение было не очень серьёзным. Дело осложнял тиф, которым Ненарокомов заразился в теплушке, когда его везли в будущую столицу. Но молодость и жажда жизни сделали своё дело – Ненарокомов пошёл на поправку.

Вскоре в Москву переехало и, так называемое, народное правительство, опасаясь близости границы к Питеру, через которую мог прорваться внешний враг. Так Сергей оказался один в новом для себя столичном городе.

И вот теперь скоро всё закончится, будет похоронено в гулкой тишине Голубянского подвала? Все воспоминания и ощущения умрут вместе с ним? Нет, этого просто не может быть.

IV.

И вот теперь скоро всё закончится, будет похоронено

в гулкой тишине Голубянского подвала? Все воспоминания и ощущения умрут вместе с ним? Нет, этого просто не может быть. Ведь он, собственно, только начал жить.

Когда Ненарокомова выписали из госпиталя, Народная война уже закончилась. Последний очаг сопротивления на полуострове, напоминающем бычью голову, был сломлен. Нужно было решать, что делать дальше. Ехать ему было некуда, и Сергей начал искать работу, чтобы помочь начавшей возрождаться из руин и пепла пожарищ стране. Он чувствовал в себе небывалый нерастраченный запас энергии, которую хотел целиком и без остатка направить на дело создания нового справедливого государства. Сергей ещё не понимал, что государство по сути своей просто не может быть справедливым, особенно, если власть в нём попадает в руки отъявленных авантюристов. Через неделю другую поисков ему удалось занять место заместителя начальника милиции одного из районов новой столицы. Конечно же, Ненарокомов хотел бы заниматься работой по своей уже почти освоенной специальности, но он понимал, что пока это лишь благие намерения, которые не осуществимы, покуда по стране разгуливают банды мародёров, повылезавшие из всех щелей, воспользовавшись неразберихой и отсутствием порядка. Ничего-ничего, наступит и его, Сергея, время. Нужно только немного подождать. Всё устроится, и тогда он сможет заняться любимым делом, которому его научила университетская профессура. Служба в карательных органах не смогла ожесточить Ненарокомова, как это происходило с его сослуживцами. В душе Сергей оставался всё тем же романтическим юношей, верящим в мировую справедливость и честь. Эта вера и подвела его в один прекрасный момент. А случилось вот что. Однажды во время одной из облав на место предполагаемого обитания заговорщиков против рабочей власти милицейский отряд арестовал нескольких вооружённых людей. Был среди них и один молодой поручик, которого Сергей помнил ещё по Костроме. На допросе офицер, у которого, кстати, не было при себе никакого оружия, рассказал Ненарокомову, что уже давно пробирался в столицу, чтобы повидать престарелую мать и беременную жену, которых оставил в Москве, отправляясь в Ярославль. Он не отрицал, что принимал участие в Ярославском восстании (который в оперативных сводках и приказах значился не иначе, как мятеж). Однако поручик осознал всю бессмысленность и порочность идеи борьбы с собственным народом, бросил всё и решил начать новую жизнь. В квартире, где были задержаны вооружённые люди, он оказался случайно в поисках адреса своих близких – они переехали в другое место, и отношения к заговору не имеет. Все задержанные в один голос подтверждали это, и Сергей взял на себя смелость отпустить поручика под честное слово офицера на сутки. Тот обещал вернуться, как только повидает мать и жену, чтобы потом добровольно сдаться. В тот период власти объявили амнистию всем, кто добровольно прекратит вооружённое сопротивление и предложит ей свои услуги. При свете мерцающей керосиновой лампы Ненарокомов выпил с поручиком медицинского спирта. Закусывали одной луковицей на двоих. Полчаса они вспоминали общих костромских знакомых, после чего расстались, чтобы никогда больше не встретиться. Сергей не мог знать, что отпущенный им под честное слово офицер был убит в короткой уличной стычке с грабителями в тот же вечер. Потому-то он и не выполнил своего обещания вернуться. Не могли знать этого и начальник районной милиции и коллеги Сергея. Они просто-напросто освободили Ненарокомова от занимаемой должности единодушным решением. Сергей потерял работу, но он ещё легко отделался, поскольку были приняты во внимание его прошлые заслуги и уважение, с которым относился к Ненарокомову личный состав милицейского отряда.

 

Сергей вновь остался без работы и средств к существованию. Если раньше он снимал комнату в ветхом домике, делясь с хозяйкой своим скудным милицейским пайком, то теперь сердобольная старушка не прогоняла его только из жалости. Ненарокомов перебивался случайными заработками, которые подворачивались во время его долгих скитаний по столичным рынкам. Но бывали дни, когда молодому энергичному человеку попросту не было, чем заглушить хронический голод. Иногда он обивал пороги наркоматов в поисках постоянной работы, но тот прискорбный факт, что его выгнали из милиции, своим фиолетовым клеймом печати и полуграмотной надписью «уволин за нисаатвесвие» портил всё дело.

В то осеннее утро Сергей встал рано, ещё засветло, чтобы поспеть на другой конец города, где он договорился пилить дрова для нужд Дома Инвалидов Народной войны. Страна начинала готовиться к зимним холодам. Получив за работу несколько отварных картофелин в мундире, две воблины, три куска нерафинированного сахара, два фунта перловой крупы и щепотку чая, он завернул это богатство в холщёвую тряпицу и пошёл порадовать свою хозяйку, предвкушая роскошный ужин. Неяркое октябрьское солнце не грело, но создавало иллюзию тепла. На душе было покойно. Такое состояние доступно только молодым деятельным людям, которые верят в лучшее, несмотря ни на какие трудности. Тем более что накануне встретившиеся фронтовые товарищи уверили, что могут найти применение Ненароковскому стремлению приносить пользу. Дорога проходила через центр, где, свернув в Вековский переулок, Сергей насыпал горсть крупы почти ручным голубям, исхудавшим от бескормицы. Впереди себя Ненарокомов приметил молодую женщину, которая тоже прикармливала безответных птиц, рассыпая по брусчатой мостовой крошки от чёрного сухаря. Сердце Ненарокомова вдруг упало на дно желудка и принялось там бешено пульсировать. Дыхание перехватило. Он узнал. Он узнал эту женщину. Боже, это была Оля! Даже издалека Сергей разглядел, как она сильно похудела, но это ничуть её не портило. Волшебные бездонные глаза теперь стали ещё пронзительней и чище. Уронив узел с продуктами, Сергей, не помня себя, бросился к женщине. Та уже повернулась и уходила куда-то в район Тверской. Ненарокомов закричал: «Оля, Оленька, подожди! Это я, Сергей!» Ольга обернулась, встала, как вкопанная, руки её упали вдоль тела. Видно было, что она растеряна. Лицо девушки озарилось широкой улыбкой. Они встретились и остановились на расстоянии двух шагов друг от друга, будто какой-то незримый барьер мешал им сделать последнее решительное движение, чтобы попасть друг другу в объятья. «Олюшка, Оля, милая. Ты ли это?» - только и мог произнести Сергей. «Серёжа, милый мальчик. Как ты возмужал. Тебя и не узнать. Как ты здесь? Господи…» - шептала она в ответ. Так молодые люди стояли, кажется, целую вечность. Они не замечали проносившиеся мимо пролётки, снующих по своим неотложным делам людей. Они вновь изучали друг друга. Сколько же лет прошло, сколько лет. И вдруг что-то случилось. Барьер рассыпался в прах. Сергей обнимал Ольгу, вдыхая аромат её волос. Какой забытый запах! Какое это чудо – ощущать в своих руках хрупкие плечи, смотреть в любимые глаза и находить в них своё отраженье. Потом они взялись за руки и пошли. Пошли, как казалось Сергею, в светлое счастливое будущее.

Ольга рассказала, что сейчас она живёт вместе с родителями у своей тётки. Что те переехали в столицу после революции, после того, как их родную губернию захлестнула волна голода и кровавой бойни. «А твои-то как, Серёжа?» - спросила девушка. Сергей рассказал, что остался один. О том, как родители погибли от рук уголовников, пришедших ограбить Питерскую квартиру, когда он был на фронте. «Бедный, бедный, мальчик. Как же так, как же так? Что же теперь?» - голос Оленьки срывался, слёзы нельзя было удержать. Сергей успокаивал девушку, нежно вытирая ей глаза своей заскорузлой мозолистой ладонью: «Не плачь, родная, ничего уже не поправить. Но теперь мы вместе. Снова вместе. Значит – всё хорошо». Ненарокомов стыдился своих грубых рук, ему стало нестерпимо жалко себя, когда Ольга припала к ним губами и повторяла: «Серёженька, милый, ты теперь мне как брат. Ты всегда был мне родным. Ты заходи к нам сегодня вечером. Мама с папой будут очень рады».   

Случайная встреча с Ольгой в Вековском переулке всколыхнула в Сергее всё, казалось бы, давно похороненное в глубинах сознания. Школа Народной войны и работа в милиции, как будто, способствовала образованию вокруг его души панциря. В последние дни он стал нелюдим, угрюм. Затаился в себе. Во время кровавых видений, оставшихся от былых сражений, этот панцирь защищал его тонко организованную натуру от того, чтобы не рехнуться. Но вот теперь этот панцирь рассыпался, как яичная скорлупа рассыпается во время Пасхальных праздников. Ушли и тяжёлые военные воспоминания. Он ощущал себя заново родившимся и считал минуты до того, как вечером встретится с любимой и её родителями.

 

Свечи в старинных канделябрах с шипением роняли раскалённые капли и рвали в лоскуты мятежную темень холодной комнаты. Сергей сидел за столом старинной работы мастеров краснодеревщиков. Грубый табурет контрастировал с этим изыском, подчёркивая абсурдность наступивших времён и суетность всего земного. Чаепитие среди таких родных людей напоминало  далёкие безмятежные дни в Костроме. Только чай был нынче морковный, а из угощенья - четвертушка хлеба и две баночки Ревельских шпрот, чудом сохранившихся из старинной жизни. Родители Оли встретили Ненарокомова, если сказать – радушно, значит – не сказать ничего. Они обнимали Сергея, внимательно разглядывали его и от всей души радовались такой неожиданной встрече. Поскольку был уже поздний час, Олин отец настоял на том, чтобы Ненарокомов остался ночевать у них. Ближе к полуночи родители отправились спать, а Сергей остался с Оленькой в тёмном зале вдвоём. Свечи догорели, а зажечь новые им не приходило в голову. Ненарокомов взял Олину руку в свою и, сильно волнуясь, начал давно планируемое объяснение: «Милая моя девочка, я люблю тебя. Я так люблю тебя. До сегодняшнего дня мне казалось, что всё забылось, ушло. Но теперь… Ты слышишь, как колотится моё сердце? Оленька, я теперь понял так явственно, так отчётливо, что не смогу жить без тебя. Я не знаю, что будет дальше со мной, как сложится моя судьба, но я хочу, чтобы ты знала – я навсегда сражён твоим глазами, я купаюсь в чудесных интонациях твоего удивительного голоса, я… Оля, будь моей женой…» Он не видел Ольгиного лица, он весь дрожал, как в горячечном бреду тогда в госпитале. Сергей ожидал своего приговора, веря и не веря происходящему с ним. Девушка выдернула свою руку из его сильной ладони, встала и нервно заходила по комнате. «Я знаю, мой милый Серёженька, что ты меня любишь. Я знала, что так случится ещё тогда на масленицу, когда мы не были знакомы. Я увидела твои восторженные глаза и поняла всё. Мне будто подсказывал кто-то свыше, что этот красивый мальчик полюбит меня на всю жизнь. Но, понимаешь, дорогой мой Серёжа, так вышло, что я люблю другого человека. Достойного человека. Он офицер. Сейчас в Германии. И я еду к нему. Не переживай так, мой нежный и чистый мальчик. Так уж случилось... Почему так, а не иначе, я не знаю. Просто есть кто-то, кто управляет нами, и мы не властны изменять наше предназначение. Мне очень горько говорить тебе об этом, но я не в силах обманывать тебя, дорогой мой человек. Ты всегда мне был, как старший любимый брат. Я до самой смерти буду помнить тебя и твои такие светлые чувства ко мне. Видит Бог, когда жизнь казалась мне никчёмной и не нужной, я всегда вспоминала тебя. И эта память помогала мне перенести всё. Я помню  твои чудесные стихи, я твержу их перед сном, как молитву. Я виновата перед тобой, мой солнечный мальчик, но я не в силах ничего исправить. Прости, если сможешь, но никогда больше, пожалуйста, не говори о своей любви – не разрывай мне душу. Я буду чувствовать себя последней дрянью». Сергей не шевелился. Он был повергнут. Надежда, которой он жил весь сегодняшний вечер, оставила его. Он спросил: «Оля, это тот… кузен?» «Нет, что ты, милый. Я не обманывала тебя тогда. А Николай погиб. Он воевал в армии Врангеля», - ответила ему Оленька. «Знаешь что, Серёжа, поехали с нами. У папы есть связи. Тебя выпустят в Германию. Если ты согласишься, это будет очень здорово. Мы сможем видеться каждый день. Родители так тебя любят. Тебя же здесь ничего не держит? А если тебе будет тяжело видеть меня, то там, за границей, мы расстанемся. Но мне будет спокойней. Я буду знать, что с моим любимым братом ничего не случится». «Понимаешь, Оленька, я родился в этой стране. Я не могу её бросить в беде. Мне нужно остаться. Так будет лучше», - Ненарокомов понимал, что теперь он навсегда теряет свою зеленоглазую фею. Неожиданно Ольга остановилась, присела у него в ногах и начала целовать руки Сергея. Ему стало неловко, как давеча при встрече, но он не в силах был это прекратить. Непорочные быстрые поцелуи смешивались с чем-то горячим, как раскалённый воск. Слёзы – понял Ненарокомов. Он присел рядом с Оленькой и начал гладить её голову,  успокаивая: «Что ты, милая, что ты. Всё устроится. Я всё понимаю. Никто ни в чём не виноват». Сергей укачивал её, как маленькую девочку, тихонько украдкой касаясь губами Ольгиных распущенных волос. Так вот, сидя на полу, они и встретили утро нового дня.

Почему он позволил ей уехать? Почему сам не поехал в Берлин? Когда знаешь о том, что ты приговорён, так отчётливо видны все просчёты и промахи в дикой суете своего прошлого.

 

Сайт управляется системой uCoz