VII.

Когда станет совсем невмоготу, он просто закроет глаза,

и ненаглядная Оленька спустится в его сон, а все печали уйдут прочь. Но сна не было, одна усталость, навалившаяся тяжестью последних дней.

 

Ранним июньским утром 19** года Ненарокомов проснулся оттого, что кто-то стучал в дверь. Это показалось ему странным хотя бы потому, что он ни с кем не сходился очень близко. Настолько близко, чтобы его начали посещать прямо здесь, в гостиничном убогом номере. Собственно говоря, этого не позволил бы и строгий страж за стеной, да и самому Сергею такие встречи показались бы довольно странными. Но утренний стук в дверь не прекращался, а значит – случилось что-то необычное. Если бы его пришли арестовать, то церемониться бы не стали, выстукивая больше десяти минут по дверям. Конвой бы просто-напросто, взяв ключи у администратора, вошёл потихоньку и выполнил своё задание от партии и народа. Сергей Сергеевич поднялся и, закутавшись в тонкой байковое одеяло, поплёлся открывать двери. Люди в коридоре гостиницы периодически называли Ненарокомова по имени и не пытались буянить, что было характерно для этого времени. Сергей отомкнул замок и распахнул двери. Его взору предстали два человека. Один из них был совершенно незнаком. Зато второго Сергей когда-то уже встречал. Ненарокомов начал усиленно вспоминать, откуда же этот сухощавый молодой брюнет с характерной кавказской внешностью ему известен, а в это время гость, которого Сергей не знал, спросил: «Вы, Сергей Сергеевич? Я от Ильи Ивановича Вилова к вам приехал». Фамилия профессора Вилова была известна всему миру. Этот человек, ещё будучи студентом университета, посвятил себя вопросам долгожительства, в чём нимало преуспел. Его исследовательские работы по вопросам элитного воспроизводства, возможности продления здорового существования особей из класса млекопитающих, энергетической подзарядке живых организмов, проблемам долгожительства послужили основой не одной диссертации в области биологии, биохимии и генетики. Илья Иванович был хорошо известен Ненарокомову лично, поскольку частенько заезжал в гости к его родителям, когда они жили ещё в Костроме и позднее, когда перебрались в Северную столицу из своего провинциального городка. Отец Серёжи в своё время учился с Виловым на одном курсе университета в Гейдельберге. Они вместе занимались наукой, а потом их творческие и жизненные пути разошлись. Вилову дали кафедру в Петербурге, а Серёжин отец занял должность  главного хирурга губернской больницы в приволжском городе Кострома. Правда, воспоминания Ненарокомова относились к поре его отрочества и юности. С тех пор он больше не встречал профессора. Но Сергей знал, что тот в период массового исхода великих учёных из страны после революции решил остаться, заявив, что научные изыскания нужны любому правительству, а, уж, коль скоро ему выпало родиться здесь, то и служить он станет только своему народу. Для лидеров пролетарской партии это было большим подарком. Стараниями товарища Латунина в ведение Вилова был передан огромный институт по разработкам в области биологии, где он мог спокойно заниматься своим любимым делом с группой единомышленников из бывших, которых после тщательной проверки Илье Ивановичу разрешили оставить на работе. Ныне этот институт назывался НИИ по вопросам геронтологии и генетики. Главным вопросом исследований стал вопрос о продлении жизни – вожди заботились о своём бессмертии не только в умах одураченных пролетариев. Вспомнил Сергей Сергеевич и приехавшего к нему брюнета. Это был ассистент Вилова и его давний друг Владимир Чеквания. Чеквания, мингрел по национальности, приехал из приморского села Гульрипш на учёбу в столичный университет, где своей неуёмной тягой к знаниям сразу глянулся Илье Ивановичу. Из любимого ученика он быстро превратился в прекрасного помощника во всех начинаниях профессора. Это был фанатик от науки. Он даже о революции узнал, наверное, самым последним  в стране, поскольку был увлечён длительным экспериментом и не покидал лабораторию несколько суток кряду. Сергею однажды пришлось видеть Чеквания вместе с Виловым, когда он сам был студентом университета, поэтому ему и показался знакомым этот колоритный мужчина.

 

Ненарокомов не нашёл ничего лучшего, как спросить: «Здоровье профессора, надеюсь, в порядке?»  «В порядкэ, в порядкэ, - вступил в разговор Чеквания. - Он ждёт тэбя, дорогой, собирайся». Сергей начал объяснять, что ему пора идти на службу, а там опозданий не прощают. Но Владимир перебил его на полуслове: «Профэссор обо всём позаботился, не пэрэживай, дорогой. Тэперь ты у нэго работать будэш». Ехали куда-то за город, в район Лосиного Выгула. Путь не совсем близкий, поэтому Ненарокомов за время поездки узнал предысторию этой встречи, кардинально изменившей его судьбу. По крайней мере, так виделось Сергею в наплывающем мареве тёплого летнего солнца. А подоплёка нынешней утренней встречи состояла в том, что коллектив института геронтологии и генетики хоть и состоял из сплочённых единомышленников, но специалистов в нём явно не хватало по известным причинам. Вилову удалось собрать действительно работоспособную команду, но, получив полномочия от Политбюро и лично товарища Латунина, он старался усилить этот коллектив, отыскивая выпускников университетов, которые не уехали за границу. Таким вот образом Илья Иванович, просматривая личные дела работников Архива Народной Революции, и натолкнулся на фамилию Ненарокомова.

 

Здание института геронтологии и генетики имени Мирового Пролетариата находилось в Подмосковных Мытных Кущах и выглядело весьма внушительно. Всего три этажа, но масса корпусов с внутренними переходами из одного в другой. Пока шли по гулким коридорам, Сергей успел обратить внимание, что жизнь здесь кипела. Народ в белых халатах сновал из помещения в помещения, перевозя на тележках громоздкое оборудование, возле приёмной административного директора топтался целый выводок молодых завлабов с заявками на корма для подопытных животных, химикаты, электрические машины и другие научные реквизиты, без которых невозможно совершить никаких открытий. Знакомые запахи реактивов и питательных растворов наполняли коридоры здания. Это возбуждало Ненарокомова и сулило какой-то новый этап в его деятельности. Общую картину портили только многочисленные вооружённые охранники, проверяющие документы на каждом шагу. Это были не простые красноармейцы, а вполне подготовленные для такой беспокойной работы представители ОРК – настолько хороша их выправка и пронзительны взгляды, высверливающие отверстия в головах в попытках проникнуть в тайные мысли не очень-то надёжного учёного люда. Было ясно, что работа института очень важна вождям, раз они отвлекали огромное количество оперативных работников для осуществления режима секретности.

 

В кабинете Вилова сердце Сергея забилось учащённо, когда он увидел знакомый профессорский профиль на фоне распахнутого окна. Илья Иванович увлечённо наблюдал за какими-то событиями во дворе. На скрип двери Вилов обернулся, лицо его, немного постаревшее с момента последней встречи с Сергеем, озарилось улыбкой. «Здравствуй, мой любезный Серёженька!» - приветствовал Ненарокомова профессор, заключая в свои крепкие объятья. Сергею стало так тепло и хорошо, как не было уже давно. Ему даже на миг показалось, что это отец обнимает его непроизвольно вздрагивающие плечи. Спутники Ненарокомова деликатно покинули кабинет, не желая мешать радости встречи двух старых знакомых. «Садись, Серёжа. Садись, рассказывай как твои дела. Про батюшку с матушкой знаю, слышал… Очень-очень жаль. А сам-то ты как? Говорят, бумажным призраком стал, в чужих мыслях и делах закопался». Ненарокомов немного пришёл в себя и обстоятельно рассказал весь тот отрезок жизни, что они не встречались: с момента революции и до сего дня. Про Ольгу он упомянул тоже, поскольку старик знал её и обязательно бы спросил. Но сделал это Сергей всего в двух словах, трудно ему было вновь переживать расставание заново. Вилов всё понял и не стал утомлять Ненарокомова расспросами. Он вызвал секретаря, пышную дебелую тётю с игривыми манерами и повадками жрицы любви. Последнее наблюдение Сергея незамедлительно было подтверждено её пронзительным взглядом с поволокой, которым она попыталась сразить посетителя, если, уж, не насмерть, то хотя бы навсегда. «Вот что, Трёпа, принеси-ка нашему новому сотруднику чайку. Но не морковного, а того, заветного, что у тебя в буфете имеется. Не ел, наверное, ничего с утра, Серёжа? Да, Трёпа, не забудь ещё что-нибудь там из продуктов поискать из моего пайка», - сказал Вилов и, немного суетливо принялся освобождать свой рабочий стол от лишних предметов, сваливая бумаги прямо на пол. Вскоре дородная секретарша принесла поднос с двумя стаканами в подстаканниках, от которых исходил давно забытый Сергеем аромат настоящего чая. На блюдечке, поставленным перед ним, Ненарокомов обнаружил три колечка варёной колбасы, две холодных картофелины в мундире и несколько сушек. «Извини, Серёжа, сахарком не угощаю, - сказал профессор, - вчера одной лаборантке отдал, у неё трое детишек, а паёк, сам понимаешь, не то, что мой». Ненарокомов, кивнув в сторону выходящей секретарши, спросил: «Илья Иванович, а откуда у вас такая Даная взялась? Прямо от Рембрандта к вам прибежала?» Вилов нахмурился и, как бы нехотя, ответил: «Это мне от Дикобразова прикомандировали. Но ничего, женщина она работящая и аккуратная. Мне ли возражать, когда государственные интересы превыше всего». Ненарокомов выпил один стакан и незаметно для себя взял второй. Профессор улыбнулся понимающе и заметил: «Да, ты не смущайся, пей. Это всё для тебя. Много ли мне, старику, нужно… А тебе ещё жить да жить». Когда роскошная трапеза подошла к концу, Илья Иванович приступил к делу. Он сказал, что институт нуждается в специалистах с фундаментальной базой знаний, которую получил Сергей. И поскольку профессор прекрасно знал Ненарокомова, как способного студента во время его обучения, то рекомендовал бы ему занять место заместителя по организации научных экспериментов. «Я понимаю, что всё позабылось, Серёжа. Но мне и не нужно от тебя, чтобы ты звёзды с неба срывал. Я хотел, дорогой мой, чтобы появился у меня серьезный человек, который бы смог разгрузить старика, взяв на себя организационные вопросы. Дилетанта сюда не поставишь, а ты прекрасно знаешь направление моих разработок ещё по университетскому спецсеминару. Да и кого, как не тебя, мне было на эту должность ставить, коли, знавал я родителей твоих, да и с тобой знаком чуть не с пелёнок. С твоим руководством я всё согласовал. Возражений не будет. Политбюро дало согласие. У нас ведь, сам понимаешь, тематика закрытая, не всякого утвердят на должность. А ты проявил себя, как грамотный, инициативный работник, который не станет болтать лишнего». Последние слова профессор говорил, стоя у полуоткрытой двери, приложив палец к губам и подмигивая  Ненарокомову. «Стучит, видно, хорошо эта штучка, Трёпа, - подумал Сергей. - Кругом у партии свои уши. Хотят жить вечно, а народа своего боятся, как самого злейшего врага». Процедура приёма на работу заняла не более двух минут. Для Ненарокомова началась действительно новая жизнь, неотягощённая ежедневными обысками и ночным кряхтением особиста в комнате за стеной.

Сергей Сергеевич быстро вник в суть своей работы. Он привёл в порядок Виловские бумаги, наладил систему еженедельных отчётов для Политбюро, взял в свои руки снабжение всего института необходимыми препаратами, реагентами и аппаратурой, оставив на долю административного директора, который с трудом мог складывать на счётах и не имел ни малейшего понятия в биологии, только добывание канцелярских принадлежностей и всего, что касалось быта. А вот наука – это его, Сергея дело.

 

Понемногу Ненарокомов начал разбираться в сути деятельности, которой отводилось ключевое направление в работе института под руководством Чеквания и Вилова. Экспериментаторы решали проблемы омоложения живых организмов, чтобы потом применить полученные результаты исследований для продления жизни людей. В качестве подопытных животных учёным служили в основном обезьяны. Каждая лаборатория занималась омоложением каких-то конкретных внутренних органов приматов, затем все, полученные в результате экспериментов данные, анализировались, систематизировались, обобщались, после чего профессор определял самые перспективные методы и ставил новые задачи перед сотрудниками.

Здесь в институте Ненарокомов неожиданно для себя встретил и своего фронтового товарища Авенира Распопова. Он  служил здесь в должности специалиста по приборам, в чём ему помогали знания, полученные в технологическом институте. Первая их встреча в институтских стенах произошла в тот момент, когда Ненарокомов зашёл в складское помещение, куда разгружали привезённые им из столицы реагенты. Чья-то тяжёлая рука легла Сергею на плечо, и он, обернувшись, увидел сияющее лицо Авенира. «Серёга, земляк ты мой дорогой! – не смог сдержать чувств Распопов. - Я всё искал тебя после войны. А ты, сказали, из госпиталя выписался. Так и ходил наудачу, тебя шукая. А ты вона, где нарисовался! Давай, брат, выпьем за друзей погибших, за то, что живы мы с тобой». Друзья поднялись в кабинет к Ненарокомову, опрокинули по одной и договорились, что встретятся вечером. С этих пор Ненарокомов частенько общался с Авениром. Причём не только по делам службы.

Всё шло неплохо. Сергей Сергеевич даже как-то стал забывать о своих знаниях, которые приобрёл в архиве, настолько был увлечён работой. Одно только угнетало Сергея – это навязчивость Трепанации Череповны Хмыкиной. Она то и дело пыталась остаться с Ненарокомовым наедине. В такие минуты она начинала делать ему откровенные предложения о вступлении в любовную связь. Но вульгарность этой женщины ничего кроме отвращения у Сергея не вызывала. Память об Ольге спряталась где-то в глубинах памяти. Ненарокомов не давал себе возможности вспоминать об этом счастливом и горьком эпизоде своей жизни, утомляя организм долгой работой, иногда оставаясь на ночь в своём рабочем кабинете. Он мотался по столице и окрестностям на полуразбитой «ЭМ»-ке в поисках всего необходимого для успешной работы лабораторий, обивал пороги наркоматов для получения различных разрешений. Надо сказать, отказа ему не было ни в чём, поскольку важностью проблемы омоложения вожди прониклись сами и заставляли проникаться своих нижестоящих «сержантов», которым, впрочем, ничего не было известно о целях и задачах института. Но это мало помогало, поскольку последствия разрухи порой создавали проблемы на пустом месте. Например, в получении необходимого количества лабораторной посуды или обычного эфира.

 

Наступила зима. Ненарокомов и не мыслил себя без этого нового дела. Бдения в архивной пыли забылись, как страшный сон. Он уже не хотел бороться с режимом, успокаивая себя тем, что исторически государство, в основу которого поставлено насилие, не может существовать долго и должно рассыпаться само по себе. А проблема долгожительства, омоложения человеческого организма  нужна всему человечеству. Коль скоро профессор Вилов ушёл в решении этого вопроса дальше всех, то нужно быть ему верным помощником и другом. Однажды Илья Иванович пригласил Сергея к себе в кабинет. Там расположился человек в модном френче без погон. Волосы его сверкали дефицитным бриллиантином. Он оценивающе взглянул на Сергея и протянул изящную руку с наманикюренными пальцами. «Я референт товарища Латунина. Моя фамилия Почёсов, - изрёк франт нежными, как сердечки зефира, губами. - А вы, как я понимаю, Ненарокомов,  которого мне здесь битый час Илья Иванович нахваливает. Наслышаны мы о ваших успехах. Вот и товарищ Латунин пожелал увидеть такую замечательную личность». Жизнь поворачивалась к Сергею какой-то новой гранью.

Теперь Ненарокомов представил ту жутко неприятную встречу, которая могла сломать его, заставить изменить себе. Переживание заново этой встречи, пожалуй, не могло принести ничего, кроме страданий. Нет, нельзя бояться воспоминаний. Они всё равно придут и напомнят о себе. Это нужно принять, как должное.

 

 

VIII.

Нет, нельзя бояться воспоминаний. Они всё равно придут и

напомнят о себе. Это нужно принять, как должное. Ожившая картинка мучительно реанимировала, болезненные ощущения давнишней поездки в Славянский Детинец.

Приём у Латунина запомнился Ненарокомову своей напряжённостью и витавшим в воздухе абсолютным злом (так определил эту атмосферу для себя Сергей Сергеевич). В одном из огромных залов Славянского Детинца, который служил императорам для приёма иностранных послов, он ощутил себя незначительной песчинкой в мироздании. Однако, его собеседнику это чувство было, судя по всему, неведомо. Небольшого росточка Латунин держался значительно и уверенно. Он ощущал себя вершиной человеческой эволюции и поэтому не просто говорил, а как бы снисходил до собеседника со своих заоблачных высот. Товарищ Латунин так построил систему государственного устройства, что всё замыкалось на нём. Такому единовластию позавидовали бы и Римские цезари в их амбициозном величии. Только он решал и властвовал, а наркоматам определил выполнять свою волю неукоснительно.

Вождь всех народов, не спеша, раскурил трубку и, не приглашая Ненарокомова сесть, изрёк: «Сергей Сергеевич, мне доложили о ваших успехах на ниве передовых рубежей науки». Говорил он отчётливо, взвешивая каждое слово, и, словно пробуя его на вкус, а затем отпускал в гулкое пространство зала. Голос был не громкий, но акустика позволяла услышать его и с десяти шагов. Именно на таком расстоянии от Латунина замер Сергей. Никто не предупреждал его, что нужно вытягиваться по стойке смирно, это получалось само собой. Слова обворожительно обтекали Ненарокомова и магическим образом проникали в сознание, обволакивая его и сковывая волю. «У партии есть мнение, что вам следует более детально заняться вопросами, которые решает институт. А без партийного, государственного подхода это сделать будет трудно. Поэтому мы назначаем вас наркомом по делам геронтологии и генетики. Вы должны понимать, что и спрос с вас, Сергей Сергеевич, теперь будет совершенно особый, партийный. В вашей работе это ничего не меняет, кроме одного. Вы должны теперь лично быть ответственным за то, что будет происходить в вашем институте и все решения принимать с точки зрения классовой целесообразности. Докладывать, как и раньше, обо всех успехах будете товарищу Почёсову. Но и мой телефон теперь для вас будет работать круглосуточно. Надеюсь, вы оценили всю степень моего доверия, товарищ Ненарокомов?» - жёлтые в чёрных крапинках глаза Латунина сузились и прожгли Сергея насквозь. Стало очень неуютно и мерзко. Ненарокомов покрылся испариной и пролепетал что-то невразумительное в ответ, что-то вроде «Служу Славянскому Союзу!». Латунин сразу, будто бы, потерял интерес к своему новому наркому и еле слышно зашелестел мягкими сапожками в сторону гигантского камина, напоминающего Вельзевулову топку в углу зала. Аудиенция закончилась. В институт Сергей Сергеевич вернулся уже в новой должности.

 

После того, как Ненарокомова назначили наркомом по вопросам геронтологии и генетики, работы прибавилось. Он должен был два раза в неделю докладывать Латунинскому референту Почёсову о ходе экспериментов по омоложению животных, а раз в десять дней писать подробный отчёт на имя Первого. Однако, это вовсе не напрягало Сергея. Он владел всей институтской информацией достаточно хорошо и поэтому тратил на отчёт совсем немного времени – достаточно было заглянуть в рабочий журнал, который он завёл с момента своего прихода к Вилову. Вроде бы внешне ничего не изменилось, кроме, пожалуй, одного – Хмыкина стала ещё более любезна с Ненарокомовым, предлагая разделить с ней ложе неземной любви и нечеловеческих страстей. Сергей Сергеевич не мог отделаться от назойливой фемины и однажды, чтобы прекратить её грубые домогательства,  заявил ей: «Дорогая Трёпа, давайте договоримся, что вы больше не будете меня отвлекать от работы своими женскими капризами. Я совершеннейшим образом равнодушен к вам. К тому же хорошо известно, что у вас есть достойный… э-э-э… друг, который служит в ОРК. Неужели вам нужен кто-то ещё?» Секретарша вспыхнула до корней волос тем червонным отливом, которому позавидовал бы и товарищ Семённый, известный ценитель и собиратель образцов пиратских оттенков. «Ну, ты ещё пожалеешь, барчук недоделанный», - прошипела она сквозь зубы и стремглав вылетела из кабинета. Тогда Ненарокомов не обратил внимания на этот выпад оскорблённой женщины, о чём позднее пожалел.

 

Работа по омоложению подопытных шимпанзе продвигалась медленно, что очень нервировало вождей. Они привыкли жить планово и добиваться своих, далеко не ангельских целей, нахрапом. Стоило большого труда объяснять им, что наука не терпит суеты, и зерно истины можно добыть только в результате многочисленных экспериментов, которые требуют обстоятельного и отнюдь не дилетантского подхода. Минул год. В очередной раз растерзанная страна вместе со всей планетой сделала свой оборот вокруг солнца. Это лето началось с первых серьезных успехов. Удалось добиться некоторого омоложения органов у престарелого самца шимпанзе. Но профессор Вилов нервничал, казалось, без особых причин. Что-то его не устраивало. Он пригласил Сергея к себе и сообщил, что необходимо срочно взять пробы тканей у каких-либо природных долгожителей, живущих в условиях максимально приближённых к естественным. Это необходимо для выяснения генной структуры клеток старожилов, чтобы понять некоторые процессы, происходящие в организме подопытного шимпанзе. Раньше таких проб добыть не удавалось, поскольку не было возможности выехать в районы проживания долгожителей на побережье Южного моря. Там была неспокойная обстановка, гуляли остатки мародёрствующих банд, да и половина дорог полностью пришла в негодность. Старые же материалы, которые профессор получил ещё до революции, были безвозвратно утеряны в том хаосе и беспределе, который царил в разрываемом на части государстве в годы Народной войны. Сейчас же ситуация в стране, скованной страхом и насилием, позволяла выехать в экспедицию к берегам Южного моря. Там теперь спокойно, сам товарищ Латунин туда собирается на свою новую дачу в районе озера Жрица. Профессор попросил Сергея каким-то образом организовать выезд передвижной лаборатории института для исследований в районах проживания долгожителей, далёких от благ цивилизации, хотя какие уж нынче блага могла предложить цивилизация в условиях пролетарской державы? Разве что только вождям и их «сержантам». Ненарокомов договорился с Почёсовым, что Латунин примет его. На этой встрече Сергей и изложил потребности института в летней экспедиции на побережье Южного моря. Выслушав его доводы, Латунин распорядился готовить людей, исследовательскую аппаратуру и всё необходимое для выезда.

 

Через три недели небольшой коллектив, в составе профессора Вилова, Владимира Чеквания, Авенира Распопова, Ненарокомова и ещё трёх лаборантов отправлялась с Казарского вокзала в спецвагоне литерного поезда на юг. В состав экспедиции вошли также незабвенная Трепанация Череповна Хмыкина и трое охранников из ОРК. Состав сформировали из трёх вагонов первого класса. Два других вагона занимали члены Политбюро и Правительства, выезжающие на отдых от непосильного труда управления огромной державой. Поезд шёл без остановок, поэтому добрались до места довольно быстро. Ещё полдня тряски в кузове грузовика по крутым серпантиновым дорогам, ночёвка с последующим пеше-конным переходом и вот уже впереди видна цель путешествия – село Коджори, где количество долгожителей не вписывалось в рамки статистики. Вероятно, здешний климат, образ жизни, горный воздух и почти вегетарианское питание делали своё дело. Именно это и предстояло выяснить экспедиции.

Позднее, когда экспедиция закончилась, профессор Вилов со своими соратниками был приглашён на торжественный прощальный обед вместе с членами Политбюро, которые возвращались в столицу к оставленным на время отдыха пресс-папье, бронзовым чернильницам эпохи Николая I, толпе суетящихся мелкотравчатых чиновников и упоения властью. Обед организовал местный партийный вождёк. Желая угодить высоким гостям и имея далёкие виды на дальнейшую службу в центральных органах, Акакий Бесадзе (именно так звали здешнего предводителя партийного люда), расстарался вовсю. Столы ломились от изысканных кушаний, о которых Сергей успел позабыть за последние трудные годы. Огромные керамические блюда с сациви источали аромат грецких орехов, перемешанный в идеальном сочетании с неземным запахом специй и глубоким маревом горького чёрного перца. Жареные цыплята, лоснящиеся от выступившего прозрачного жирка, будто собирались станцевать канкан, элегантно задрав аппетитные ножки из тарелок. Горы зелени и только что сорванных персиков непередаваемыми красками дополняли цветные узоры домотканых скатертей. Молодая румяная фасоль, отваренная в курином бульоне, купалась в остром сметанном соусе и вот-вот была готова рассыпаться. Ярко-жёлтые круги на шурпе перемежались с островками полуутонувших листьев кинзы, которые притягивала ко дну похотливая морковь в луковом алькове. Хинкали, закутавшись в белые тестовые шубы, несмотря на жару, потели почти смертельным для гурмана амбре, источаемого молодым бараньим мясом. Купаты нежились в зелёном бархате виноградных листьев, будто уставшие странники. Чесночный соус ударял изысканностью привкуса гранатового сока прямо в самый желудок. Нет, бери выше – прямо в сердце. Элегантные груши своей сочной мягкотелой сладостью напоминали Кустодиевских купчих. Свежеиспечённые лепёшки лаваша выстраивались Вавилонскими башнями, и сами просились в рот. Рядом благоухали разгорячённые расплавленным сыром душистые хачапури по-аджарски с яичным желтком в виде солнца. А сколько здесь было превосходных красных и белых вин! И терпкое «Мукузани», и, напоминающий прощальный поцелуй «Апсны», и прихотливое, но нежное «Саперави», и ароматная сладостная «Хванчкара», и «Оджалеши» с памятью о раннем осеннем листопаде, и томная «Алазанская долина», и кокетливое «Охашени»… Но гвоздём всей кулинарной программы с многочисленными тостами во славу вождей, присутствующих здесь и, особенно, думающих в сию секунду о своём народе в недрах Славянского Детинца, стал шашлык.  Нет, не тот обычный, весь в петельках золотящегося лука и колечках полыхающего томата из нежного седла барашка. И не тот, что был предварительно вымочен в мацони из нежной свиной шейки или на рёбрышках с тонкими косточками, а какой-то особый, ни с чем не сравнимый по вкусу и послевкусию. Настоящий шедевр местных кулинаров. Такой продукт под силу приготовить только настоящему поэту с горных вершин. Навернув по две порции шашлыка, пьяные вожди стали выспрашивать гостеприимного хозяина о рецепте его приготовления. Из какого мяса, дескать, получается такое замечательное блюдо. Акакий Бесадзе вынужден был открыть тайну горского шедевра, поведав уважаемому собранию, что шашлык сей, приготавливается из бараньих яиц. Члены Политбюро гадко захихикали и попросили им приготовить ещё, в дорогу. Скрепя сердцем Бесадзе дал указание зарезать дюжину баранов. Не так уж и много оставалось их в местном колхозе. А веселье тем временем продолжалось. Когда импровизированная беседка из кустов глицинии, усеянных красными до кровавости цветами, окуталась одеялом южной ночи, слово для тоста взял председатель Госплана товарищ Чухонов. Он в очередной раз восславил мудрость, энергичность и целеустремлённость великого Латунина, а затем перешёл к конкретике: «Давай выпьем, дорогой Акакий, за увеличение яйценоскости ваших баранов, которые позволяют нам почувствовать, что жить стало лучше, и коммунизм уже виден на горизонте. Скоро любой трудящийся сможет позволить себе съедать за завтраком по замечательному чудо-шашлыку, который мы сегодня попробовали. За тебя, Акакий, за твои коммунистические бараньи стада!» Несмотря на то, что Чухонов сморозил откровенную глупость, ответом ему были дружные аплодисменты тех, кто ещё не упал от стола в сытом и пьяном угаре. Ни Сергея, ни всей экспедиция института геронтологии и генетики за столом уже в это время не было. Они упаковывали свой многочисленный научный скарб. Поэтому следующим утром у них вызвала удивление такая картина. К готовому отправиться поезду подошла процессия из четырёх человек. Одним из них был Акакий Басадзе и трое колхозников из местного хозяйства. В руках колхозники несли по два ведра с чем-то доверху наполненным, а сам местный партийный лидер транспортировал блюдо с удивительными шашлыками для того, чтобы скрасить досуг столичных гостей в пути. Вёдра ломились свежеобрезанными бараньими яйцами, переложенными кусковым льдом, чтоб те не стухли в дороге. Бесадзе выглядел подавленно и не свежо. Он не спал всю ночь, объезжая окрестные хозяйства, чтобы отдать на заклание кормильцев района. Делал он это со слезами на глазах, поскольку удалось спасти не больше десятка производителей. Этот год зоотехники района ещё, худо-бедно, что-нибудь придумают, а про будущее лучше и не загадывать. Однако, обойтись без таких жертв Акакий просто не мог, поскольку его высокопоставленные гости изъявили желание не только вкусить мясного деликатеса в поезде, но и угостить своих оставшихся в столице сослуживцев.   

Нет, не жить тебе, Акакий Бесадзе, в столице. Да и на родине тоже уже не топтать виноградники в пору сбора урожая. А быть тебе съеденному полярными песцами после  попытки бегства с отдалённой командировки сурового Колымского края, куда сошлёт тебя родная партия за срыв заготовок шерсти. Но Сергей никогда не узнает об этом. Теперь он сам арестован, а назойливые капли конденсата настойчиво взламывают тишину камеры. Память жгучим обручем сжимает виски, но видения встреч с милой зеленоглазой девочкой так сладостны, так живы, что они затмевают своим неземным сиянием всю горечь несбывшихся надежд.