IX.

Память жгучим обручем сжимает виски, но видения встреч

с милой зеленоглазой девочкой так сладостны, так живы, что они затмевают своим неземным сиянием всю горечь несбывшихся надежд. И нет никакой силы на земле, которая смогла бы заставить Ненарокомова заставить отказаться от этой муки – любить за полшага до роковой черты.   

 

Незаметно наступила осень. Ковры из опавших листьев во дворе института шелестели под ногами, нагоняя тоску. Затем пришла новая зима в ужасных метелях и слухах о тысячах замороженных насмерть людей на ударных пятилетних стройках. И, наконец, проклюнулась та самая весна, с которой, собственно говоря, и начались удивительные события в жизни Ненарокомова. Проказник апрель ещё толком и не распустил зелёные флаги, когда романтическое настроение обрушилось на наркома с неистовой силою. Всё чаще Сергей вспоминал свою давнюю любовь, и эти мысли о прошлом мешали ему сосредоточиться на работе. Он, перелистывая подшивки иностранных газет (теперь по должности он имел такую возможность), ловил себя на мысли, что пытается найти какое-нибудь, хоть незначительное, сообщение в разделе «светской хроники» о своей ненаглядной Оленьке. Но зарубежная пресса только твердила о тайном вооружении разоружённой Германии, об экономических трудностях за океаном и «железной руке» Латунина, расправлявшегося с идейными врагами. Светской хронике места не оставалось. Однажды вечером, точнее, уже в разгар ночи, Илья Иванович заглянул к Сергею в кабинет и молча протянул ему синий конверт без марок. «Что это?» - спросил Ненарокомов. «Это письмо из Франции. Один знакомый дипломат привёз. Почитай, тебе будет интересно», – ответил профессор. Сергей углубился в чтение. Письмо было адресовано Вилову от его старинного друга, с которым тот преподавал в университете. Он описывал свою жизнь в провинциальном Авиньоне, зарабатывание на жизнь публикацией статей в научном журнале. Писал также и о встречах с общими знакомыми по Родине. В череде лиц, с которыми Виловский знакомец встречался в Авиньоне и Париже, была и одна молодая женщина. Сергей без труда узнал по описанию свою Оленьку. Оказывается, два года назад она вышла замуж за одного курляндского барона, знакомого Ненарокомову по столичной жизни. Барон, имевший чин штабс-капитана, в своё время принимал участие в «ледяном походе» Корнилова, был контужен и вместе с ещё несколькими офицерами нелегально переправлен в Турцию, откуда спустя год попал в Германию. В Берлине они с Ольгой и поженились. Когда «мюнхенский коротышка» пришёл к власти, бывший штабс-капитан Славянской империи примкнул к антиправительственному движению и был забит насмерть молодчиками с хищным паучьим изображением на коричневых рубашках. Ольга родила мёртвого мальчика и была вынуждена впоследствии срочно уехать в Париж, чтобы избежать гонений. Здесь она поселилась в малюсеньком пригородном домике вместе с престарелыми родителями. Семья перебивалась случайными заработками и потихоньку растрачивала средства, накопленные ещё в период империи. Также автор письма отмечал, что Ольга просила профессора найти Сергея Сергеевича и передать ему, что она помнит его и ждёт, если тому, конечно, удастся каким-либо чудесным образом покинуть страну, опутанную паутиной всеобщего страха и предательства. У Ненарокомова дрожали руки, мутная влага слёз застилала глаза. «Бедная, бедная Олюшка. Сколько же тебе пришлось пережить. Мне нужно бросить всё, примчать к тебе через все границы и запоры, прижать к груди, оградить от лиха. Теперь в этом смысл жизни. А Родине я, как видно, не нужен», – мысли были странные, не свойственные прежнему Сергею. Профессор Вилов бережно взял наркома за руку и сказал: «Вот что, Серёжа, пройдём со мной. Я тебе хочу кое-что показать. Возможно, то, что ты увидишь, немного взбодрит тебя». Старик, несомненно, понял состояние Ненарокомова, он был готов к этому. И даже, наверняка, читал его мысли, как открытую книгу. Нарком безропотно пошёл за профессором.

В кабинете Вилова была одна дверь, которую Сергей никогда не видел открытой. Он знал, что за ней находится какая-то лаборатория, в которую доступ был разрешён только Чеквания. Несомненно, Илья Иванович открыл бы её и ранее для Ненарокомова, но нарком никогда не просил этого сделать. О том, что за дверью именно лаборатория, Сергей узнал от самого профессора. Для всех же работников института, включая и стоящую на довольствии в ОРК Трёпу, дверь вела в кладовую, где Вилов хранил кипы папок с результатами опытов. На первый взгляд так и было. Небольшое помещение без окон с полками, заваленными бумагой. Но это только на первый взгляд. Один из стеллажей легко отодвигался в сторону, а за ним открывался проём занавешенный толстым драпом. Именно этот драп сейчас и раздвигал профессор, пропуская Сергея вперёд. Рука Вилова нащупала незаметный выключатель, и свет ударил в глаза. Перед наркомом открылась та самая, секретная лаборатория, которую он не видел никогда раньше. Помещение было полно стеклянных шкафов, препарационных столов и незнакомых приборов. В сосудах Дьюара в клубах жидкого азота виднелись какие-то непонятные ткани, напоминающие замороженные органы животных. В одном из огромных сосудов в прозрачном растворе плавал сгусток какой-то органики. Издалека он напоминал игрушечного пупса, какими маленькие дети играют в своих кроватках. Рядом с ним стояла большая электрическая машина, которая крутилась от небольшого бензинового двигателя на полу. От электрической машины тянулись медные проводки в изоляции к загадочному сосуду, который обогревался водяным радиатором. Температура раствора контролировалась термометром, на котором отчётливо было видно, что содержимое сосуда разогрето до 37 градусов по шкале Цельсия. «Что там?» - спросил оторопевший Сергей. Профессор объяснил, что в сосуде находится живой организм – зародыш обезьяны, который ему удалось вырастить всего из одной клетки мозга шимпанзе. «Понимаешь, Серёжа, что это значит? – спросил Вилов, заметно волнуясь. - Этот новый организм ничто иное, как копия того животного, у которого я взял клеточный материал для эксперимента. То есть – это, так называемый, клон. Причём, дорогой мой, выращенный организм ни в коем случае не близнец своего «папаши», а его точная копия, со всеми привычками, жизненным опытом и знаниями. Откуда я это знаю, спросишь ты? Я отвечу. Сей индивид не первый, которого я сподобился произвести на свет. Был ещё один клон. Он случайно погиб от электрического разряда. Но пока он был жив, нам с Владимиром удалось установить следующее. С ранней стадии своего развития малютка-шимпанзе обладал знаниями и навыками своего родителя. Он ещё, так сказать, с младенчества обладал теми умениями, которым мы обучали его «папашу» в течение нескольких месяцев дрессировки. Таким образом, перед нами открывается чудесная перспектива бессмертия, когда выращенный в пробирке организм полностью наделён всеми знаниями и разумом своего предшественника. Но, как ты сам понимаешь, отдать это открытие в руки палачей я не имею никакого морального права. Иначе не будет мне прощения ни перед Богом, ни перед людьми. Нам нужно подумать, что делать теперь. Медлить нельзя. Иначе по указке нашего вождя партия начнёт штамповать на потоке армию пушечного мяса для будущих войн и клонировать себя любимых для того, чтобы получить доступ к бессмертию. В моих руках, Серёжа, великое открытие, но, знаешь, больше всего мне хочется его уничтожить немедленно. И только долг перед наукой останавливает твоего старого профессора. Долг и … ещё кое-что…». Ненарокомов слушал, веря и не веря словам Ильи Ивановича. Действительно, перспективы, что называется, просто невероятные. Ему сразу представились стройные многомиллионные ряды умелых и бездумных солдат марширующих по дорогам Европы. Все на одно лицо. Все с одной кровожадной целью – втоптать,  уничтожить, смять. А на трибуне над мумией почившего сифилитика сотни Латуниных приветствуют характерным движением этот марш. Сотни миллионов одинаковых рабов под конвоем одинаковых же конвоиров поворачивают реки вспять, плавят чугун и сталь, роют котлованы, куда их закапывают другие миллионы рабов, когда время использования первых подошло к концу. Воображение готово было разыграться не на шутку, но тут в голове вновь прозвучала фраза профессора «долг и… ещё кое-что…», которую он сначала пропустил мимо ушей. Что хотел сказать Вилов этим «ещё кое-что»? Ненарокомов вопросительно взглянул на Илью Ивановича, и старик продолжил: «Тебе, сынок, я верю, как самому себе. Поэтому расскажу о своём решении, которое я обдумывал долгими бессонными ночами. Я подготовил всю документацию по своему открытию. Сейчас её обнародовать попросту нельзя, сам понимаешь почему. Во всём мире нынче тревожное состояние. Не только у нас к власти пришли дикие, необузданные орды. Поэтому все материалы по моим исследованиям  необходимо спрятать в надёжном месте. Здесь я целиком полагаюсь на тебя, на твою помощь. Но может пройти не один десяток лет, прежде чем человечество будет готово принять этот дар природы, как ему дОлжно, без имперских амбиций с целью завоевать мир. Одной жизни может не хватить. Поэтому я хотел создать твоего клона, чтобы ты впоследствии смог правильно распорядиться моим наследием. Вернее, уже не совсем ты, а твоя новая сущность, которой будет известно всё, что знает Ненарокомов Сергей Сергеевич. Почему именно на тебя пал мой выбор? Сейчас объясню. Я уже достаточно пожил и болен к тому же. Поэтому боюсь, все мои болячки, перекочуют на клона. Да и нужно мне лично, Серёжа, присутствовать при процедуре изъятия генетического материала. А дело это, сам понимаешь, без наркоза никак не сделать. Чеквания прекрасно подошёл бы на эту роль, роль первого клонируемого человека,  но меня удерживают две вещи. Во-первых, у Владимира слабое сердце, которое может не выдержать при операции, а во-вторых, после появления эмбриона за ним потребуется круглосуточный уход. Здесь нельзя пускать весь процесс на самотёк. А на Чеквания, если выбрать его клетки за «родительское тело», дня три-четыре рассчитывать не приходится, слабый будет после оперативного вмешательства. Ты мне тоже тогда помочь не сможешь, поскольку для того, чтобы подробнейшим образом ввести тебя в курс дела, понадобится несколько месяцев. А их-то у нас и нет. Здесь, в институте, проводить этот эксперимент опасно, но пока у нас нет другого выхода. Мы начнём выращивать нового тебя, а потом потихоньку перевезём пробирку в новую лабораторию. Чеквания уже занимается созданием этого помещения под Дубной. Да и Распопов нам поможет. Ты, я слышал, с ним знаком?  Парень хороший, верный. Только дури в голове ещё много. Рождение нового Ненарокомова произойдёт в укромном уголке, подальше от столицы у верных людей, на севере. Твои знания передадутся ему, он, этот новый человек, будет помнить всё, что известно тебе, в том числе и этот разговор. Он-то и продолжит наше дело и откроет миру глаза на тайны мироздания, когда придёт время. Чтобы не было никаких подозрений, я отошлю Владимира в командировку тогда, когда нужно будет переместить клона в безопасное место. На всякий случай нам удалось подготовить для него новые документы. Потом мы уничтожим всё, что касается этой темы. И останется нам только ждать. Ждать, Серёженька, когда гадина сожрёт самоё себя. Мне-то уже не дожить, а вот тебе, может, удастся ещё в этой своей жизни. А, вообще, дорогой Серёжа, я бы посоветовал тебе поскорее убираться из этой богом проклятой страны туда, где ждёт тебя твоя женщина, предназначенная тебе судьбой. Ты меня понял?» Ненарокомов совершенно обалдел от такого количества удивительной и тревожной информации. Попросив у профессора время на обдумывание, Ненарокомов не стал в этот вечер возвращаться в гостиницу, а заперся у себя в кабинете.

 

Он напряжённо думал над всем услышанным от Ильи Ивановича, курил и взвешивал шансы на благоприятный исход предстоящей операции. Так, положим, место для того, чтобы сохранить записи профессора Вилова он найдёт. Есть у него такой тайник в подвале того дома, где он вырос. Дом добротный, ещё сто лет простоит. Не должны его вскорости снести, а, значит, клонированному Ненарокомову не составит труда извлечь документы из тайника, когда придёт время. Было у Сергея ещё одно сокровенное место в разобранной нише Кузнецкого моста. Он там хранил семейный архив, Ольгины гимназические записки, кое-какие драгоценности, что остались ему от матери и копии некоторых документов из Главного Архива Музея Народной Революции, которые ему удалось воспроизвести по памяти. Но, конечно же, Виловскую документацию сюда прятать нельзя – мало ли, какие ремонтные работы здесь начнут делать. Да и не влезут многочисленные папки в небольшое пространство в кирпичной опоре моста. Пожалуй, он всё-таки привезёт всё в подвал своего старого дома. Там сейчас находится какое-то государственное учреждение или кооперативная заготконтора. Совсем недавно Ненарокомов посетил родную Кострому и со щемящим ностальгическим чувством прогуливался рядом с бывшим своим домом. Ночью здание охраняется плохо. Только вечно сонный сторож-инвалид, да безродная дворняга, которую можно соблазнить чем-нибудь съестным. Заодно и копии вопиющих документов из архива можно туда перепрятать. Как это сделать, он сумеет придумать, сомнений не было. Но что же дальше? Удастся ли Владимиру почти через полстраны провезти заветную посудину и «принять роды» в далёком северном краю? Для этого необходимо было подготовить кое-какие сопроводительные документы. Хорошо, наркомовское звание поможет ему в этом. Положим, с клоном всё пройдёт хорошо. Но вот что же делать ему самому? Как вырваться из страны? Теперь он страстно этого желал, прочитав письмо. Эмиграция представлялась маловероятной. Легально отъезд совершенно невозможен, а переход границы в последнее время стал достаточно проблематичным. Оставалось одно – уехать на Дальний Восток и пробираться в Европу через Манчжурию - юго-восточная граница охранялась не так тщательно ввиду её большой протяжённости. Но как тогда быть с профессором? Его после побега Ненарокомова непременно уничтожат. Сергей понимал это очень ясно. Но, в конце концов, можно и не скрываться, а остаться на Родине. Конечно, это будет тяжело для него, почти невыносимо, но, в конце концов, всего только день назад он и не помышлял об отъезде. Пусть будет, что будет. О себе он подумает позже. Теперь главное – решить вопросы с сохранностью документов, благополучным рождением клонированного Ненарокомова и уничтожением секретной лаборатории.

Никаких сомнений больше не оставалось. И спустя два дня Сергей лёг на стол, напоминающий операционный, а лёгкая рука Чеквания опустила на его лицо эфирную маску. Он принял решение. Принял его, осознав, что теперь реально сможет бороться. Так стоит ли подавлять в себе то, что рвётся наружу - туда, где свет?

 

 

X.

Так стоит ли подавлять в себе то, что рвётся наружу - туда, где

свет? Жизнь наполнилась новым глубоким смыслом. А воздух будто стал чище.

Утро кровавой рассветной акварелью легло на сухую медь опавшей листвы. В тот день беспокойство овладело Сергеем ещё затемно, когда он проснулся в холодном поту от пережитого ночного кошмара. Он никак не мог понять, что же его тревожило. Операция, которую задумал Вилов, проходила по плану. Материалы удалось вывезти в костромской дом, где когда-то жили родители Ненарокомова. Сосуд с питательным раствором и зарождающейся новой жизнью уже отправлен в Дубну. Там находился Чеквания, благополучно «убывший в командировку в Центральное Поволжье», где (по легенде) должен был погибнуть. Автомобилю с ассистентом профессора предстояло при свидетелях перевернуться и затонуть в Волге. Возможно, эту акцию уже выполнили двое горячих горских парней, которым Чеквания доверял безраздельно. Через месяц, когда зародыш разовьётся до такого состояния, что его можно будет безопасно вывезти к месту рождения, нарочный (он сопровождал Владимира в «командировке») сядет в поезд, отправляющийся на север. Оставалось только уничтожить следы экспериментов в помещении за кабинетом Вилова. Но для этого нужно было дождаться выходного, когда большинство сотрудников института уедет в город, чтобы исключить вероятность появления случайных свидетелей. Беспокоился Сергей не зря. Накануне ночью Трепанация Череповна явилась с очередным докладом к своему шефу комиссару Николаеву-Нидвораеву. На столе перед Василием Буслаевичем лежал рапорт о происшествии в районе старинного города Ржева. Местный священник стал свидетелем того, что автомобиль, несущийся по дороге вдоль Волги, внезапно опрокинулся, загорелся и упал в воду. Перепуганный насмерть служитель культа немедленно сообщил в местные органы ОРК. Прибывшие на место оперативники, обнаружили бензиновые пятна на воде и следы дорожного происшествия. Автомобиль затонул, но его удалось быстро обнаружить и, поскольку глубина была небольшой, то его легко смогли вытащить на берег тремя лошадьми. Тел в разбитой «ЭМ»-ке не оказалось. Наверное, унесло течением, подумали Ржевские оперативники. В машине обнаружили размытые документы с командировочными удостоверениями на имя сотрудников института геронтологии и генетики Владимира Чеквания и Авенира Распопова.

 

Через 12 часов рапорт о случившемся на окраине Ржева был доставлен срочной курьерской почтой в наркомат внутренних дел. Николаев с трудом прочитал это творение малограмотного провинциального оперативника вслух, после чего обратился к Трёпе: «Ну, что думаешь, товарищ Хмыкина?» Женщина запричитала скороговоркой: «Ой-ё, что деется, люди добрые, и этот им помешал, иродам! Убили, как есть, убили. Следы заметают, бандиты шпиёнские. Говорила я вам, Василий Буслаевич, нету у меня веры ни старикашке этому махровому, ни наркому тому подлючему. Все оне, злодеи, промеж себя решили народну нашу власть угробить, ей богу! Обезьянов им мало, так теперича на людей вона переключились…» «Нишкни, дура! – оборвал её комиссар. - По существу, давай, Трёпа, излагай. Что видела, что слышала. Дело-то серьёзное получается. Зря я тебя, что ли, на пайке оперативного работника содержу?» Женщина сразу же живо отреагировала на окрик. Она подобралась, успокоилась и стала говорить более осмысленно: «Докладывала я вам раньше, товарищ комиссар, что есть у меня подозрения насчёт этих учёных деятелей. Так вот теперь и ясно всё стало. Собирались Ненарокомов с профессором чуть не каждый вечер вдвоём. Контрреволюцию, какую учинить хотели. Сама лично слышала, что они сговаривались обезьяну, что побольше, научить товарища Латунина железной палкой вдарить…». «Да, что ты там опять ересь несёшь? - Николаев начинал злиться на бестолковую бабу. - Говори, что на самом деле слышала, а не выдумывай здесь, а то сама за вредительство загремишь!» Трёпа собралась с мыслями и продолжила: «А дело-то в том, Василий Буслаевич, что и в самом деле собирались эти два упыря каждый вечер в кабинете у старика, дверь запирали. Но один раз вчера удалось мне в шкафу спрятаться за старыми халатами. То, что слышала – всё верно, истинный крест. Говорили они о каком-то, не то калоне, не то кулоне, которого где-то в секрете растят, чтоб государству не достался. И калон этот очень жутко сообржучий, вроде наркома нашенского. Всё понимает, всё знает наперёд и может жуткий вред пролетариям простым причинить. А лепили они его из каких-то генов у профессора в тайной комнате. Она у него за кабинетом находится. Профессор-то и не знал, что я её найду. А я нашла. Там приборов богато натыкано, всё кипит, шкворчит, быдто у ведьмачки в избе. Жуть такая! Говорили они ещё, что хотят этого калонского выродка спрятать в далёком городе северном, где зыряны какие-то проживают. А ещё, хочет Серёжка Ненароков сбежать в заграницу к бабе своей – белогвардейской подстилке. В Париж, что ли? Всё, как есть вам, товарищ Николаев, доложила. Готова письменные показания дать». «Это, конечно, - задумчиво произнёс Василий Буслаевич, соображая, что он может извлечь из этих мало понятных, сбивчивых, но, по всему видать, правдивых показаний Хмыкиной, - напишешь всё сейчас в другом кабинете, а я пока подумаю». Он отправил Трепанацию Череповну писать показания, а сам действительно крепко задумался, какую пользу для себя лично он сможет извлечь из этой новой информации. Выходило так, что в институте зрел какой-то заговор. Несомненно, профессору удалось создать нечто такое, что могло навредить пролетарскому государству. Пока не понятно, каким образом, но это всё откроется, если допросить, КАК СЛЕДУЕТ этих учёных мужей. Вот ведь, говнюки, какие, государство им всё дало, а они всё на вражью сторону свои таланты продают. А Ненарокомов-то каков! Как замаскировался, скотина. Воевал за нас, в Музее Революции служил без сучка, без задоринки, придраться не к чему. Кажись, свой, партеец, а как по-звериному выть начал. Ладно, оставим эти слюни, нужно подумать, как погибшего кавказца к делу об измене Родине присобачить и второго, как слышь его, Распупов, вроде. Немедленно необходимо всех арестовать. Весь персонал института. Они там все замазаны по самые брови. Не зря же иностранные журналы почитывают. Чем не международный заговор наймитов капитализма? Стоп. Ненарокомова, пока не хотелось бы трогать. Он, вроде, у нас во Францию махануть собирался. Так подождём, может, дёргаться начнёт после арестов, по иностранным своим друзьям забегает. Тут мы его и накроем. Мало ли какие интересные люди следом потянутся. Всех одной верёвочкой повяжем и - на процесс публичный. Раскрытие международного антикоммунистического заговора позволяло Василию Буслаевичу надеяться на значительное продвижение по службе. Засиделся он что-то в комиссарах в своём отделе. Не пора ли уже в замы к Дикобразову? А там… Даже страшно подумать! Забрав письменные показания Хмыкиной, Николаев-Нидвораев через час уже сидел в кабинете Дикобразова. Под рыдание цыганской скрипки и низкий женский голос, доносившийся с граммофонной пластинки, Василий Буслаевич получил добро на свои чуть ранее спланированные действия. Раскрытие заговора приближалось. Пусть дрожат враги народа.

 

В этом месте автор спросил себя, а стала бы любвеобильная Трёпа, Трепанация Череповна Хмыкина, так самозабвенно шпионить за Ненарокомовым, ответь он ей взаимностью? Похоже, вы и сами смогли бы предположить… Тогда сюжет повернул бы в другую сторону. Но это была бы уже совсем другая история.

 

Бойцы ОРК, прошедшие школу заградотрядов в армии Трухачевского, оцепили институт к полудню, когда сотрудники собрались в бедноватой столовой. Здесь и был произведён арест. Брали всех без разбора, не было времени выяснять, кто причастен к антиправительственной деятельности, а кто просто шваброй убирал длинные институтские коридоры. Бравые оперативники по-хозяйски заходили в лаборатории и служебные постройки, выискивая тех, кто оставался на рабочих местах. В это время Ненарокомов находился в кабинете у Вилова, где они обсуждали тематику деятельности на будущий год. Сергей Сергеевич не успел даже охнуть, как ворвавшаяся группа людей сбила его с ног и приступила к обыску. К профессору отнеслись более мягко, видимо, из уважения к его возрасту. Никто ничего не пытался объяснить. Просто в числе бойцов ОРК не было уполномоченного на это лица. Они неторопливо собирали бумаги в заранее подготовленные мешки. Переворачивали ящики столов и отправляли их содержимое туда же. В открытую дверь доносились крики и топот. Кто-то пытался убежать. Затем раздался одинокий глухой выстрел, крик, и всё стихло. Только сопение сосредоточенных сотрудников Дикобразова нарушало воцарившую тишину. Илья Иванович, испытавший шок, схватился за сердце и дрожащей рукой потянулся к графину с водой. Но ему не дали его взять. Графин опрокинулся со стола, упал на пол и с грохотом рассыпался на куски. Тёплая жидкость потекла Ненарокомову за шиворот, однако, подняться он не мог, поскольку у него на животе сидел человек с винтовкой и злобно зыркал глазом. В это время в кабинет вошёл молодой смазливый парень, перепеленатый портупеей так, что, казалось, вот-вот он переломится в районе талии. На голове у парня была лихо заломленная фуражка с сине-красным околышем, из-под которой кокетливо высовывался вьющийся смоляной чуб. На ногах - отлично начищенные юфтевые сапоги, глядя в которые молодые ядрёные девки могли бы прихорашиваться, забыв о зеркале. Молодой командир явно красовался и упивался своей значительностью. Он уселся на стол и, доставая из планшета постановление на обыск, усмехнулся и произнёс: «Что, голубки, попались? Теперь долго вместе не поворкуете». Затем он зачитал все те бумаги, которые ещё с раннего утра получил у Дикобразовского секретаря, и продолжил свою молодецкую речь: «Просрали вы, господа-вредители, своё подлое дело. Не дремлют, чай, наши рабоче-крестьянские органы. А вы думали, что у нас все необученные, да глупые? Накося-выкуси». Парень продемонстрировал свой изящный большой палец сквозь створку, составленную из его соседей справа. Вилов посмотрел в глаза предводителю и, пытаясь говорить спокойно, произнёс: «Ми-ми-милостивый государь… э-э-э, товарищ военный, здесь явное недоразумение. Наш институт работает по заданию Политбюро и лично товарища Латунина… Тематика очень важная и нужная стране… Это ошибка. Разрешите мне позвонить в Детинец? Я обещаю, что немедленно всё выясню... пожалуйста». Молодой командир усмехнулся и заявил: «Нету никакой ошибки, ми-ми-ми-лостивый государь. А тематика ваша вредительская и шпионская». Он был явно доволен тем, как сумел передразнить профессора. «А, ну-ка, ребята, давай за той дверью пошарим!» - сказал молодой стервец, показывая пальцем в направлении входа в кладовую. Бойцы немедленно принялись собирать документацию с многочисленных полок. Молодой командир подошёл к ним и торжествующим жестом отодвинул нужный стеллаж, за которым открылась драпировка и вход в секретную лабораторию. «Что, не ожидали, гниды, что мы и про это знаем?» - голос парня стал, чуть ли не игривым. В том, что он так развеселился, была его ошибка. Он совершенно перестал наблюдать за Виловым, полагая, что старик раздавлен его, командира спецотряда ОРК, осведомлённостью. Профессор бросился в лабораторию и, схватив сосуд со спиртом, разбил его о работающий бензиновый двигатель. Электрическая машина заискрила и взялась пламенем. А Вилов всё бегал по помещению и бил колбы, реторты, приборы, стеклянные шкафы с препаратами. «Ты что делаешь, паскудник!?» - заорал озверевший командир. Он выхватил винтовку у одного из бойцов и начал смачно отмеривать увесистые удары прикладом по спине, плечам и голове профессора. Илья Иванович умер в начавшей разгораться лаборатории, умер возле своего детища, в последнюю секунду пытаясь плеснуть бензин из канистры в огонь. «Всем тушить!» - прозвучал приказ старшего, и оперативники, кроме того, что сидел на Сергее, побросав винтовки, начали сбивать пламя снятыми шинелями. Пожар был ликвидирован, но от лаборатории не осталось живого места. В грудах битого стекла и повреждённых приборов на полу лежал погибший профессор. Ненарокомов видел всю эту ужасную картину, но ничего поделать не мог. Его душили гнев и слёзы бессилия. Он даже закричать не мог – его визави передавил ему своим тяжёлым тазом диафрагму. Сергей почти потерял сознание, когда отряд приступил к сбору всего, что осталось от лаборатории в принесённые ящики. Короткий осенний день подходил к концу. На землю опускались гнетущие сумерки, прикрывшие подтаявший под сапогами первый снег. «Труп тоже забирайте», - приказал молодой командир и направился к выходу. «А с энтим что делать?» – спросил опер, контролирующий Ненарокомова. «Этого здесь оставьте, на него распоряжений не было. Пусть пока погуляет… Будь моя воля, так я бы выродка этого тоже к стенке поставил. Но, видно, не время ещё», – самовлюблённый красавчик скрылся за дверью, ещё не зная, что за срыв порученного ему дела, маяться ему теперь в страшном Усть-Вым-Лаге до самой смерти целый год, который показался красавчику вечностью.

 

Когда Сергей очнулся, было уже далеко за полночь. Единственное, что он мог делать, это сидеть на полу и сквозь зубы повторять: «Сволочи, сволочи, сволочи…» Институт был пуст и тих. Ни одной живой души. Только во дворе громко выла безродная собака, оплакивая душу убиенного профессора. Ненарокомов бесцельно бродил по разгромленным помещениям, пока не натолкнулся на опрокинутый сейф. Рядом с ним валялась опломбированная колба, в каких привозили спирт для проведения опытов. Стакан обжигающей жидкости пролетел в желудок, как вода, но сделал своё дело. Сергей заснул в горах тряпья в кладовой завхоза.

Он попал к себе, в гостиницу спустя сутки и немного пришёл в себя. Кто он теперь такой? Почему его не арестовали вместе со всеми? На первый вопрос ответ был получен вместе с курьером из Детинца, который привёз пакет с вызовом наркома Ненарокомова на заседание Политбюро с отчётом о вредительстве в институте. Так, пока ещё нарком. Но, понятно, что не надолго. Вероятно, хотят проследить его, Сергея, связи с другими «врагами народа», а уж потом арестовать. И этим вызовом в Политбюро провоцируют на решительные действия. Нет, дорогие хитроумные вожди, ни с кем теперь Сергей встреч искать не станет. Да и убежать не будет пытаться. Ничего вы не получите. Лаборатории нет, но есть надежда, что дело профессора Вилова не умерло вместе с ним. Сергей позаботится об этом. Но не сейчас, в следующей жизни. Все ответы ты, наверняка, найдёшь в своей душе чуть позже, когда тот другой ты  подхватит эстафету времени.